Игра с тенью

— Тогда — вот, — нетерпеливо проговорила она, — возьмите их.

Я взял веревки и капюшон и продолжал беспомощно глядеть на нее. Женщина повернулась к противоположной стене, где над маленьким стулом висело овальное зеркало в раме из розового дерева. Медленно, не говоря ни слова, она стала расстегивать платье.

Я застыл на месте. Я был готов упасть в обморок. И все-таки какая-то часть меня — тот Уолтер Хартрайт, которого видели окружающие и которым я считал себя два месяца назад, — не соглашалась смириться с ситуацией, а продолжала убеждать себя, будто находится здесь по вполне уважительной причине; так потерпевший крушение моряк в надежде на спасение цепляется за обломки своей лодки. Я не отвел глаз, когда она сбросила платье на пол и переступила через него. Я был не в силах отвести взгляд, но убеждал себя (Боже! Какое сумасшествие!), что всего лишь пытаюсь определить ее возраст. Судя по пышным широким бедрам, ее возраст колебался между тридцатью и тридцатью пятью годами. Едва выдавливая из себя слова, я спросил:

— Сколько вам было лет, когда, сюда приходил Тернер?

Она не обернулась, но ее глаза отыскали мое отражение в зеркале.

— Кто-о?

— Другой мистер Дженкинсон.

— О, когда он впервые имел меня — наверное, лет двенадцать-тринадцать. Потом он приходил постоянно.

— И как долго? Она пожала плечами:

— Пять, шесть лет?

— А сколько вам сейчас лет?

Она хихикнула, освободила волосы от шпилек и тряхнула ими, так что они рассыпались по спине.

— Эй, вы хотите разговаривать, или как?

Я попытался ответить.

И не смог.

Женщина расстегнула корсет и стащила его жестом скульптора, высвобождающего отформованную статую; стянула через голову сорочку; положила и то и другое на стул. Теперь на ней осталась только пара грязноватых чулок. Она взялась за одну из подвязок.

— Снять или оставить?

Не дождавшись моего ответа, она повторила грубый жест.

— А… А он?…

— О, ему было все равно. Он не суетился вокруг моих ног. Так снять или оставить?

— Снять.

Женщина нагнулась и стащила чулки столь обыденным движением, словно я попросил ее передвинуть поднос.

— Ну вот, — произнесла она, швырнув их на стул. Я увидел, как дрогнули ее тяжелые груди, и скользнул глазами по темной поросли волос внизу живота. Женщина сохраняла невозмутимость и, казалось, не испытывала по поводу собственной наготы ни гордости, ни стыда.

Но я…

Мне явилось чудо.

Никогда раньше я не видел раздетую женщину.

Рухнув на кровать, она лежала, поворачивая голову из стороны в сторону, поигрывая бедрами и раздвинув ноги.

А потом я познал глубину своего безумия. Не безумно ли полагать, будто ты можешь наблюдать другую жизнь, воображать ее — и не переступить порог, не войти в нее?

Безумие — бежать от собственной судьбы.

Ибо этого я не выбирал. Я сопротивлялся так же, как сопротивлялся месяцы и месяцы. Но судьба пересилила и привела меня сюда.

Я знал: никто меня не видел.

И эта женщина не знает моего имени.

Я был свободен.

Она наблюдала, как я приближался, но когда я подошел, закрыла лицо рукой. Я присел рядом, не зная, что делать.

— Ну, надень его, — сказала она.

Она пошевелила рукой, но глаза ее оставались закрытыми.

— Надень его, — повторила она.

Я прикрыл ее голову капюшоном. Женщина раскинула руки, изображая распятого, и на ощупь передвигала их, пока оба запястья не оказались над подпирающими кровать столбиками.

Намек был вполне понятен. Одну ее руку я привязал веревкой. Женщина молчала. Вторую руку я привязал чулком.

Я разглядывал ее. Она не могла смотреть на меня. У нее не было глаз.

Слишком много плоти. Целый океан кожи — плотной, будто сливки, и гладкой, за исключением тех мест, где отпечатались планки снятого корсета.

Не моя жена. Незнакомая мне женщина. Просто женщина.

Я медленно разделся, не сводя с нее глаз. Куда спешить? Мне не требовалось соблазнять, упрашивать, просить позволения. Она не могла от меня избавиться. Она была полностью в моей власти.

Когда я вошел в нее, она, вздохнув, испустила крик, вырвавшийся, казалось, против ее воли.

А когда я кончил, она содрогнулась и прошептала:

— Ты больше мужчина, чем он. Хочешь повторить? Или развяжешь меня?

Она уснула, но я не спал. Я ощущал удивительную бодрость. Я встал и прислушался к звукам за дверью. Ничего, кроме отдаленного храпа. Видимо, мой похититель перепил в кабачке и отключился.

Я подошел к окну. Облака исчезли, светила луна. Внизу виднелась крутая крыша, а еще ниже — пристройка или сарай, с крыши которого можно было бы легко спрыгнуть на землю. Везде лежал толстый слой снега. Снежный покров, подумал я, смягчит мое падение и заглушит шум.

Я не испытывал страха. Я знал, что должен довериться судьбе.

Я тихонечко оделся, положил на подушку соверен и открыл створку окна. Оно оказалось слишком маленьким, чтобы пролезть в одежде, поэтому мне пришлось снять пальто и бросить его вниз. На мгновение пальто зависло, зацепившись за сломанный водосточный желоб, но потом собственный вес потянул его вниз, и оно спланировало на нижнюю крышу. И очень кстати: когда я на нее приземлился, то ощутил короткую колющую боль и обнаружил под снегом поверхность, утыканную битым стеклом, вероятно, препятствующим мальчишкам взбираться на крышу. Пальто сильно порвалось, однако ридикюль и моя фляжка уцелели, а я получил всего несколько порезов.

Доверьтесь своей судьбе, и зло вас минует.

Я слез вниз и оказался в маленьком переулке, позади ряда домов. В конце переулка виднелась череда ветхих строений, силуэты которых ярко высвечивала луна. Я направился к ним и вышел на грязную улицу, по краям которой располагались постоялые дворы, таверны, склады. Я понятия не имел, где нахожусь и куда нужно идти; но слева было немного светлее и просторнее, и я двинулся в этом направлении. И снова судьба вознаградила меня, ибо через пару минут я вышел на главную дорогу и почти немедленно поймал кэб.

Заметив, в каком состоянии моя одежда, возница заколебался, однако вид моего кошелька его успокоил.

— Какая это улица? — спросил я у него, указав туда, откуда только что пришел.

— Нью-Грэвел-лейн, сэр.

Итак, я посетил Уэштинг, где бывал и Тернер. Я познал свободу, которой он обладал. Я обрел часть его могущества.

LIII

Мой дорогой Уолтер!

Скверный мальчик! Разве ты не обещал мне писать каждый день? Или обед в обществе сэра Чарльза Ист-лейка так на тебя подействовал, что заставил забыть о своей бедной семье?

У нас все в порядке, хотя мы очень по тебе соскучились.

Скорей бы наступило Рождество, которое принесет нам самый замечательный подарок.

Твоя любящая жена

Лора

LIV

Необычный постскриптум к вчерашней записи, поскольку вчера я была слишком измучена и огорчена, чтобы писать, и легла в постель.

Большую часть дня я занималась своим дневником и отдыхала. Уолтер не заходил в дом, и поэтому около шести я отправилась в его мастерскую — узнать, придет ли он к обеду. Думаю, мое появление его удивило, поскольку он увлеченно писал, но остановился, едва услышав мои шаги, и встал у стола — как мне показалось, что-то от меня пряча. Он выглядел еще более дико, взъерошенно и, без сомнения, не спал и не переодевался с самого утра.

— Тебе нехорошо? — спросила я.

Он покачал головой. В этот момент на его щеку упал свет, и я заметила, что синяк ужасно вспух.

— О нет, тебе плохо! Ты поранился! — вскричала я, машинально к нему придвинувшись.