Крупным планом

Ее не было одиннадцать дней. Когда она снова появилась на пороге хибары, она выглядела отдохнувшей.

— Я только что подала заявление об уходе из газеты, — сообщила она. — И попросила Мэг сдать мой дом.

Меня это огорошило.

— Почему?

— Потому что мои друзья в Лос-Анджелесе познакомили меня со своими друзьями, которые представили меня мужчине по имени Джоуэл Шмидт. Он руководит одним из самых больших фотоагентств в стране. И он предложил мне работу своего заместителя. Семьдесят пять тысяч в год. Я согласилась.

— Вот как.

— Похоже, ты удивился.

— Мне казалось, тебе здесь нравится.

— Мой ребенок здесь умер. Ты здесь умер. Я бы воздержалась от слова «нравится», описывая мои отношения с Монтаной.

— Думаешь, ты сможешь жить в Лос-Анджелесе?

— Да, смогу. А ты?

— Ты хочешь, чтобы я поехал с тобой?

— Я все еще не совсем уверена. Но… — она коснулась своего живота, — за этим ребенком нужно будет кому-то присматривать, пока я буду на работе. Так что…

— Это предложение?

— Да, — твердо сказала она, — это предложение.

Я его принял.

— Теперь нам нужно найти для тебя новое имя, — сказала она.

Я объяснил ей, что нужно сделать. Покопавшись неделю в некрологах «Монтанан» за шестидесятые годы, она нашла один, сообщавший о смерти трехлетнего мальчика по имени Эндрю Тарбелл, который утонул, когда его семья ездила отдыхать в Мексику. Покопавшись еще, она выяснила, что в те давние годы свидетельства о смерти жителей Монтаны, которые умерли за рубежом, никогда не хранились я Центральном архиве Монтаны. Затем она связалась с пересылочным почтовым пунктом в Беркли и сказала, что звонит от имени Эндрю Тарбелла, который хочет воспользоваться их услугами. Она также предупредила, что ни на каких почтовых отправлениях, которые они будут пересылать, не должно стоять его имени, только номер почтового ящика, который она недавно арендовала в Маунтин-Фолс.

Затем я составил письмо в Государственный архив от имени Эндрю Тарбелла, указав в нем мою дату и место рождения и запросив дубликат свидетельства о рождении. Это письмо мы тоже отправили этим пересылочным ребятам в Беркли, которые в свою очередь переправили его в Монтану. В свое время официальный запрос прибыл в Беркли и был отправлен на адрес почтового ящика Анны. В этом запросе требовалось указать дату рождения Эндрю Тарбелла и имена его родителей. Тут проблемы не было, так как эти данные содержались в некрологе газеты. Требовалась также фотоидентификация. Сначала это показалось непреодолимой трудностью, пока я не предложил Анне позвонить в пересылочный пункт в Беркли. «Конечно, мы можем сделать поддельную идентификацию, — сказал ей парень на почте, — только придется заплатить». Анна взяла в редакции поляроид и купила специальную пленку, которая используется для фотографий на паспорт. Как-то вечером она заехала, сфотографировала меня и отправила снимок в Беркли, а также перевела им телеграфом три сотни долларов, которые они потребовали (фальшивое удостоверение нынче стоит недешево). Через неделю в почтовом ящике Анны оказалось ламинированное удостоверение личности — вполне официально выглядевший документ, поступивший из колледжа Стокмана. Там под моей физией стояло: Эндрю Тарбелл, профессор.

На карточке также имелась дата рождения Тарбелла. Анна сделала фотокопию карточки и отправила вместе с заполненным запросом через Калифорнию назад, в Государственный архив. Примерно через десять дней у меня в руках оказался дубликат свидетельства о рождении тридцатидевятилетнего белого мужчины по имени Эндрю Тарбелл.

Пока я дожидался моих документов, Анна несколько раз летала в Лос-Анджелес. Она решила, что, поскольку мне нужно делать вид, что меня не существует, нам предпочтительнее жить не в модных и приятных районах вроде Западного Голливуда или Санта-Моники, где я вполне могу нарваться на бывшего приятеля с Уолл-стрит. Поэтому она сняла дом в Долине. Вернее, в Ван-Нуис.

— Должна тебя предупредить, — сказала она во время одного из своих нечастых визитов в хижину, — Ван-Нуис — настоящая пригородная пустошь. И дом типа ранчо, на три спальни. Но ты привыкнешь.

Покончив со своей жизнью в Маунтин-Фолс и сдав дом со всей обстановкой, она однажды вечером приехала в хижину и возвестила:

— Все, можно трогаться.

Прежде чем улечься спать в тот вечер, она заставила меня приделать петли и висячий замок на входную дверь. И еще я вычистил золу из печки и приготовил дрова впрок, чтобы можно было ее растопить, если вдруг вернемся. Но я знал, что мы уже больше никогда не увидим эту хижину.

Затем, под покровом ночи, Анна вывезла меня из Монтаны. До Лос-Анджелеса мы добирались четыре дня. Во второй вечер, в мотеле Виннемаки, мы занялись любовью. Потом, лежа рядом с ней, я полностью потерял контроль над собой и разрыдался. Я не мог остановиться минут десять. Она лежала ко мне спиной, пока я не взял себя в руки. Затем повернулась и сказала:

— Ты выживешь. Мы выживем. Все у нас получится.

Анна была права. Ван-Нуис оказался настоящим пригородным кошмаром. И дом был никудышным. Но мы жили. Она начала работать. Я целыми днями зачищал полы и покрывал цветастые обои белой эмульсией. Хотя мне пришлось впарить недоверчивому социальному работнику идиотскую историю насчет того, что родители ребенком увезли меня за границу и я только что вернулся, мне все же удалось получить столь необходимую карточку социального страхования. Затем водительские права. И после того как мы поженились в регистрационном офисе Ван-Нуиса, Анна привыкла называть меня Энди. Она не взяла моей фамилии.

Второго февраля 1996 года родился наш сын, Джек. Для нас обоих то была любовь с первого взгляда, хотя его присутствие в доме, похоже, усилило мою тоску по Адаму и Джошу. Примерно в то же время я прочел объявление в «Нью-Йорк таймс» о браке между Эллиотом Верденом и бывшей Бет Брэдфорд. Я несколько ночей не спал, все думал, будет ли у Адама и Джоша его фамилия и зовут ли они уже Эллиота «папа».

Джека отняли от груди через пять недель. Анна вернулась на работу, а я стал домохозяином на полный рабочий день. Работа у Анны была крайне напряженной — ведь это было третье по величине фотоагентство в Америке, — поэтому я по большей части и ночью вставал к ребенку, кормил его, а затем присматривал за ним целый день и, помимо всего прочего, занимался домашним хозяйством.

Тем временем покойный Гари Саммерс возникал повсюду. «Рэндом Хаус» издало альбом «Лица Монтаны», который получил хорошие отзывы. Права на экранизацию рассказа Грея Годфри в «Ньюйоркере» — «Смерть нового Ленсмана» [29]— были куплены за неразглашаемую шестизначную цифру компанией Роберта Редфорда. По словам Анны, читавшей все эти новости по долгу службы, ходили даже сплетни, будто Гари Саммерса вызвался играть Джордж Клуни, но это было полгода назад. Если даже такой фильм снимут, сомневаюсь, что мне доведется его увидеть. Точно так же я отказался читать эту историю в «Ньюйоркере». Меня сейчас зовут Эндрю Тарбелл. С какой стати меня должен интересовать какой-то покойный фотограф по имени Гари Саммерс?

И все же некоторое время спустя я снова начал фотографировать. С рождественской премии Анна купила мне прекрасный новый «Никон». И когда мы наняли няню, которая присматривает за ребенком днем, я начал шататься по долине, накапливая портреты жителей пригорода Лос-Анджелеса. Анна оценила их очень высоко, она считала, что технически они более совершенны, чем мои портреты в Монтане. Но когда я послал их некоторым из фоторедакторов, которые когда-то добивались Гари, я везде получил отказ. В профессиональном фотографическом мире имя Эндрю Тарбелла ничего не значило. Он был никем, живущим в каком-то закоулке Лос-Анджелеса.

Анна расстроилась по поводу этих отказов значительно больше, чем я.

— Ты снова сможешь пробиться, — уверяла она меня. — В тебе это есть. Всегда было.

— Я уже ничего не знаю.