Крупным планом

— Не-а, это слишком калифорнийское объяснение для Руди. Он просто мерзкий пьяница.

— У него есть свои достоинства.

— Например?

— Он классный репортер.

— Это верно.

— И… — Она переплела свои пальцы с моими, — если бы он не стащил твои снимки, я бы не пила сейчас с тобой мартини.

— Да, — согласился я. — У него есть свои достоинства.

Примерно в три в то утро я проснулся, потому что Анна обняла меня и прижалась ко мне.

— Ты не спишь? — шепотом спросила она.

— Уже не сплю.

— Прости.

— Ничего. А ты почему не спишь?

— Думаю, — ответила она.

— О чем?

— О тебе. О нас. Я буду по тебе скучать. Очень.

— Я же еду всего на десять дней. Затем вернусь.

— Ты уверен, что вернешься?

— Уверен.

— Я сомневаюсь…

— Не надо.

— Просто… теперь, когда за тобой вдруг начали бегать «Вэнити фэр» и некоторые другие журналы, с какого перепугу ты застрянешь в таком занюханном городишке, как Маунтин-Фолс?

— Потому что я так хочу.

— Но почему?

— Из-за тебя.

— Никакой другой причины?

— Никакой.

— Успех — вещь опасная.

— Но если верить тебе, я успеха боюсь. Ты научишься его любить. Люди скоро начнут говорить тебе, какой ты замечательный, — и ты подумаешь, что они правы. И еще ты подумаешь, что от прошлого можно избавиться. Именно так бывает, когда приходит успех.

— Но не в моем случае.

— Мне бы хотелось в это верить.

— Так верь.

Через несколько часов, во время завтрака, мы неловко молчали. Анна смотрела в свою чашку с чаем и казалась рассеянной.

Наконец я не выдержал и сказал:

— Всего же полторы недели, Анна.

— Знаю.

— И еду я в восточную Монтану, не Ирак.

— Знаю.

— И я буду звонить тебе каждый день.

— Знаю.

— Тогда не волнуйся.

— Я буду волноваться.

— Ты не должна.

— Ты не имеешь понятия о том, что значит терять, ведь так?

Я чуть было не сказал «Это неправда», но вовремя остановился.

— Потеря заставляет тебя считать все подвластным разрушению, хрупким, — сказала она. — И ты начинаешь сомневаться в возможности счастья. Если в твоей жизни происходит что-то хорошее, ты знаешь, что все дело во времени, в том, когда это хорошее у тебя отнимут.

— Я никуда не исчезну, Анна.

Она взяла меня за руку, стараясь избегать моего взгляда:

— Поживем — увидим.

Глава девятая

Я пересекал Континентальный водораздел и не переставая думал Анна знает. Не то чтобы она догадалась обо всем — может быть, даже не признавалась в этом себе, — но она инстинктивно догадывалась, что я от чего-то бегу. И теперь она боялась того же, чего боялся я, — что успех неизбежно приведет к разоблачению и заставит меня исчезнуть.

Но когда я тем поздним вечером позвонил Анне после того, как поселился в мотеле на окраине города под названием Льюистон, она снова была бодра и весела.

— Как мотель, романтичен? — спросила она.

— Только если ты фанат Энтони Перкинса.

— Кстати о психах. Руди Уоррен исчез.

— Как это?

— Прошлым вечером выписался из больницы, с той поры его никто не видел и ничего о нем не слышал. Стю разослал своих людей по городу. Они даже заставили копов взломать дверь в его дом. Но ничего не нашли.

— Есть ли какие-нибудь догадки, куда он мог подеваться?

— Его машина все еще стоит возле редакции. В аэропорту его никто не видел. Думаю, он куда-то уехал на автобусе.

— Или никуда не уезжал.

— Что представляет из себя этот Льюистон?

— Ничего.

— Я ненавижу восточную Монтану. Слишком плоская. Слишком пустая. Мне всегда казалось, что она может меня поглотить. Не дай ей поглотить тебя.

— Ни за что.

Анна была права. Путешествие по этой части Монтаны наводило на мысль, что земля плоская и ты стремительно приближаешься к краю. И хотя Льюистон находился в 250 милях от Маунтин-Фолс, он не был даже на самом востоке штата. До границы с Северной Дакотой оставалось еще триста миль плоской прерии. Три сотни миль в визуальном вакууме. Богом забытая страна. Грустная, пустая местность с редкими колючками и иногда площадками для грузовиков. Наматывались одна за другой монотонные мили на фоне постоянного завывания ветра. Это был окаменелый, почти ископаемый мир.

Я ездил по местным дорогам примерно неделю. Проезжал такие города, как Ластр, Антилопа и Плентивуд. Крутился по разным дорогам, проходившим через места, где никто не жил. Осмеливался съезжать в лабиринты грунтовых дорог — узкие артерии, которые приводили меня в самые заброшенные уголки этой унылой местности. Однажды я так запутался в графствах Прери и Маккоун, что мне понадобились четыре часа, чтобы вернуться на шоссе 200 к маленькому поселку Серкл. Одна пустая дорога за другой. Я нащелкал кучу пленок. Я останавливался в мотеле, когда садилось солнце, и делал два звонка в Маунтин-Фолс Первый был Джуди, чтобы узнать последние деловые новости.

— Так вот что мы имеем на сегодня, — обычно начинала она и сообщала мне все последние новости. — Говорила с Клорис из Нью-Йорка. У нее есть какой-то парень в «Рэндом Хаус», так он звонит ей по два раза в день. Похоже, ему очень понравились снимки, он полагает, что вполне можно сделать альбом, но, если верить Клорис, он там ноль без палочки и ничего не может покупать, не получив разрешения. Поэтому он собирается обсудить этот вопрос с отделом маркетинга на следующей неделе. А пока звонили не меньше пяти владельцев галерей…

— Откуда?

— Манхэттен, Сиэтл, Портленд. Все заинтересованы в выставке. Кое-кто из них даже сказал, что постарается приехать сюда на открытие. Так что все выглядит так, будто воротилы нашего бизнеса собираются заявиться в Маунтин-Фолс, чтобы повидаться с тобой.

— Угу.

— Твой энтузиазм выше всяких похвал. Ты когда сюда вернешься?

— За день до открытия.

— Скажем, если эти люди захотят с тобой встретиться?

— Они смогут встретиться со мной на следующий день после открытия. Но только днем.

— Ты ломаешься, как Грета Гарбо. И все же, как твой агент, я советую тебе продолжать сохранять эту безразличную мину, когда зайдет разговор о коммерческих вопросах. Это неплохо для твоего имиджа, показывает, насколько серьезно ты сам к себе относишься. Поверь мне, порция равнодушного высокомерия не помешает в наших играх. Кстати, звонили из «Нэшнл джеографик», просили фотографию твоей физиономии для странички, где они перечисляют авторов.

— Сообщи им, что я ненавижу фотографироваться.

— Очень смешно.

— Я серьезно. Я не хочу, чтобы какие-либо мои фотографии появлялись в печати.

— Скажи, что ты шутишь.

— Я не шучу.

— Тогда объясни, пожалуйста.

— Я решил, что миру не надо видеть мою физиономию.

— Кто ты такой, черт побери? Томас Пинчон? [27]

— Просто человек, который не хочет заниматься самопродвижением. Это твоя работа. Ты можешь распродавать мои работы везде, где захочешь, только меня в это старайся не впутывать. И никаких моих фотографий в печати. Договорились, агент?

— Ты босс. К сожалению.

Я думаю, Джуди купилась на мою якобы художественную отстраненность. Или, по крайней мере, не догадалась, что у меня есть другие причины не демонстрировать свою физиономию общественности. С другой стороны, Анна тут же обвинила меня в заносчивости. Через несколько дней наш вечерний разговор начался с ее вопроса:

— Ты в самом деле сказал Джуди, что не разрешаешь помещать твою физию где-либо в печати?

— Вижу, деревенские барабаны снова застучали.

— Ты уходишь от ответа.

— Да, такие я дал ей указания.

— Это возмутительно.

— Я просто не хочу привлекать к себе внимание.

— Может быть, желаешь получить Пулицера за выпендривание?

— Ну, это добавит таинственности.

— Я слышу намек на иронию в этом последнем заявлении или я ослышалась?