Презумпция невиновности

Мне приятна его готовность услужить. Лежачего не бьют. Я киваю ему. Мы идем к дверям. Реймонд успевает похвастаться модерной живописью на стенах. Видно, забыл, что он нам со Стерном чуть ли не лекцию о ней прочитал.

У лифта он тянется ко мне, чтобы обнять.

– Все это неприятно, правда, – говорит он.

Я отстраняюсь, даже легонько его отталкиваю. Рядом люди, и он делает вид, будто ничего не заметил. На нашем этаже останавливается кабина лифта.

– Погоди, я хотел еще спросить тебя об одной вещи.

– О чем? – говорю я, входя в кабину.

– Кто же все-таки убил ее, как ты думаешь?

Я молчу, делаю Реймонду легкий джентльменский поклон. Дверцы лифта закрываются.

Глава 38

Октябрь. Я работаю в саду – выкапываю старые столбы у забора, вставляю новые, заливаю цементом, протягиваю сетку-рабицу. И вдруг меня охватывает непонятное чувство. Я смотрю на инструмент у меня в руке. Не знаю, как называется. Рукоятка, на конце которой с одной стороны молоток, с другой – гвоздодер. Этот странный инструмент достался мне от тестя. Когда он умер, мать Барбары привезла нам весь его домашний и садовый инвентарь. Эту тяжелую железяку можно использовать для чего угодно, а вечером первого апреля она стала орудием, которым была убита Каролина Полимус.

Сразу после суда я заметил на гвоздодере сгусток запекшейся крови и прилипший к нему светлый волос. Я тут же спустился в подвал и стал промывать инструмент горячей водой. В этот момент на верхних ступеньках лестницы показалась Барбара. Она буквально замерла, увидев, что я делаю. Мне пришлось прикинуться веселым. Стал насвистывать какую-то мелодию.

С тех пор я не раз намеренно ею пользовался – не знаю, как называется эта штука. Вообще не признаю никаких табу и не верю ни в какие фетиши.

И вот я стою сейчас у забора и думаю, что нет ничего сверхъестественного. И тем не менее что-то вдруг изменилось. Изменился травяной газон, изменились кусты роз, изменилась грядка с зеленью, которую я помог Барбаре насыпать минувшей весной. Все изменилось необратимо.

Барбара в гостиной, раскладывает на столе какие-то бумаги – так моя мама когда-то раскладывала журналы и свои заметки, готовясь к выступлению на радио. Я сажусь по другую сторону стола и говорю:

– Может быть, переберемся в город?

Сейчас Барбара, конечно, улыбнется: она уже много лет говорила о переезде. Но она кладет авторучку и потирает лоб.

– О Господи!

Я жду, что она еще скажет, догадываюсь, что меня ждет неприятный разговор, но мне теперь ничего не страшно.

– Я откладывала этот разговор, Расти.

– Ты о чем?

– О нашем будущем. Не хотела тебя огорчать.

– Ты меня жалеешь, это хорошо.

– Расти, не надо.

– Надо, милая, надо. Так что у тебя на уме?

– Я приняла предложение начать со второго семестра работу в университете Уэйна.

Университет Уэйна находится не в округе Киндл. И даже не в полутысяче миль от нашего города. Насколько я помню, этот университет – в городе, где я бывал лишь однажды.

– Детройт?

– Детройт.

– Ты меня оставляешь?

– Я бы сказала иначе – устраиваюсь на работу. Может, не вовремя, но что поделать? Мне предлагали с первого семестра приступить, и я собиралась в апреле сказать тебе. Но тут началось это сумасшествие… – Голос у нее дрогнул, она зажмурила глаза. – В университете согласились подождать. А я все думала – ехать, не ехать. Потом решила – так будет лучше.

– А Нат?

– Ната я, конечно, возьму с собой. – Взгляд у нее делается злым, неуступчивым.

Мне неожиданно приходит на ум обратиться в суд. Воспрепятствовать ее отъезду. Но нет, хватит с меня одной тяжбы. Я печально улыбаюсь:

– Значит, едешь в Детройт. Меня с собой зовешь?

– А ты поехал бы?

– Мог бы. Самое время начать все заново. Ко мне тут столько грязи прилипло – надо отмыться.

– О чем ты говоришь? О тебе в «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост» пишут как о мужественном, храбром человеке. Ты у нас теперь знаменитость. Жду не дождусь, когда ты скажешь, что выдвинешь свою кандидатуру на должность окружного.

Слова ее тщательно продуманы – может быть, Барбара говорит это для успокоения совести или потому, что привыкла мыслить точными формулировками. Я невесело усмехаюсь. Вот оно – еще одно доказательство нашего отдаления друг от друга.

– Ты не стала бы возражать, если б я переехал поближе к тебе, чтобы видеться с Натом? Само собой, жить я буду отдельно.

– Не стала бы.

Я смотрю на голую стену. Господи, чего только не бывает в жизни! Еще раз вспоминаю, как это началось. Каролина, Каролина, что я искал в тебе? Зачем мы встретились? Что я натворил? Вопросы, вопросы, вопросы… И все же я способен отдавать себе отчет в своих поступках.

Скоро мне сорок. Я не могу сказать, что не знаю мир или что мне нравится все, что я видел. Я отец, у меня есть сын. В наследство от своего отца я получил мрачный взгляд на жизнь, понимание того, что и в мире гораздо больше жестокости, чем можно постичь умом. Не буду утверждать, что сам я перенес множество страданий. Однако мне довелось видеть то, что в дурном сне не приснится. Я видел, как величайшее в истории преступление искалечило отцовскую душу. Я видел неисчислимые муки и беспросветную нужду людей. Видел слепой гнев, толкающий на дикие поступки. Как прокурор я должен был бороться против всего, что ломает и губит человека. Но это «все» сильнее меня. Разве можно сохранить оптимизм, когда перед тобой разворачивается нескончаемая панорама горя и зла? А Его Величество Случай? У моего соседа сын родился слепым. Лидия Макдугал с мужем в минуту веселья неосторожно свернули за угол, и машина грохнулась в реку. И если даже пощадит Случай и пронесет лихая беда, жизнь все равно изматывает нас донельзя. Молодежь спивается. Молодые красивые женщины рожают детей, толстеют и с возрастом утрачивают иллюзии. Каждая человеческая жизнь всегда казалась мне непохожей на другие, как непохожи друг на друга снежинки. Мы непохожи в своем горе и в радости. Душа просит света! Но напрасно. Гаснут огни, делается темно. Как я тянулся к Каролине! Тянулся неистово, неотвратимо. Нет, наша встреча не была случайной. Я жаждал близости. Меня тянуло к Каролине.

И вот сейчас, уставившись в стену невидящим взглядом, я начинаю говорить то, что обещал себе никогда никому не говорить:

– Я много думал о причинах того, что произошло, хотя в них вряд ли можно разобраться. Что заставляет одного человека убить другого? Ненависть, затмение мозгов, отчаяние? До конца понять это невозможно. Но я старался понять, правда старался. Я хочу сказать, что прошу у тебя прощения, Барбара. Многие сочтут это смешным, но все равно прости меня. Ты должна поверить мне, Барбара, что ты для меня значишь гораздо больше, чем та женщина. Если честно, мне казалось, что я нашел в ней то, чего нет у других. Это была моя ошибка, признаю это и раскаиваюсь. Ты как-то заговорила о моей одержимости ею. Да, она была как наваждение. Почему – долго объяснять. Она обладала какой-то редкой притягательностью. Сильная она была женщина, а я – слабый мужчина. Мне потребовались бы годы, чтобы излечиться от нее. Возможно, я никогда бы не излечился, будь она жива. Оправдания мне нет. Я всегда считал, что разговоры на эту тему не принесут пользы ни тебе, ни мне. Полагаю, что и ты так думала. Что случилось – то случилось. Естественно, я много размышлял, почему и как это произошло. Не мог не думать об этом. Любой прокурор знает, что зло всегда рядом с нами.

Барбара встала, вцепилась руками в спинку стула, смотрит негодующе. Она не желает слушать моих откровений. Но я продолжаю:

– Никогда не думал, что заговорю с тобой об этом. Однако пришло время поговорить начистоту. Нет, Барбара, я ничем тебе не угрожаю. Одному Богу известно, что может подумать человек в твоем положении. Просто пора выложить карты на стол. Не хочу гадать, что ты об этом думаешь и что я сделаю. Не надо, чтобы это влияло на нашу жизнь. Тому – масса причин, и прежде всего – Нат. Пытаясь понять, почему и как была убита эта женщина, я пришел к выводу: чтобы не разъединять нас, чтобы нам было хорошо. Это убийство – как знак судьбы. Судьба словно отомстила Каролине за меня – пусть это звучит кощунственно.