Черный Ангел

Какое-то время я жалел, что не умер тогда вместе с ними. Иногда те сожаления возвращаются с новой силой.

Я двигаюсь все медленнее по жизни теперь, и подлесок цепляет меня. Вот эрика оплетается вокруг лодыжек, трава щекочет кончики пальцев, и, когда я иду, под ногами похрустывает земля опавшими листьями полумертвых дней.

Прошлое, это чудовище моего собственного творения, поджидает меня.

Прошлое поджидает нас всех.

Я проснулся в темноте, рассвет еще только приближался. Рейчел спала подле меня в полном неведении. В маленькой комнате, рядом с нашей, безмятежно посапывала наша крошка дочь. Мы создали это место вместе. Тихую гавань для нас. Но то, что я видел вокруг себя сейчас, не было больше нашим домом. Какое-то странное совмещение несовместимого, сочетание несочетаемого, собранные вместе воспоминания о вещах.

Была кровать, которую мы с Рейчел выбрали, но стояла она теперь не в спальне, выходящей окнами на Скарборские болота. Нет, меня окружал город. Я мог слышать доносившийся снизу шум улицы и звуки сирены, завывающие вдалеке. Вот и туалетный столик из дома моих родителей, а на нем лежит косметика моей умершей жены. Я мог разглядеть щетку для волос на прикроватной тумбочке слева от меня, там, за головой спящей Рейчел. Волосы Рейчел — рыжие. Волосы, застрявшие в щетке, были светлыми.

Я вышел в коридор в Мэне, а спустился по лестнице в Нью-Йорке. Она ждала в гостиной. Там, за окном, болота светились серебром в сиянии лунного света. Какие-то тени двигались по воде, хотя ночное небо было безоблачным. Тени бесконечным потоком медленно перемещались на восток, пока где-то там, вдали, их наконец не втягивал в себя дожидающийся их океан. Теперь не слышно было движения транспорта, и никакие городские шумы не разрушали хрупкую тишину ночи. Все было неподвижно, если не считать теней там, на болоте.

Сьюзен сидела у окна, спиной ко мне, ее волосы стягивал зеленовато-голубой бант. Она смотрела через стекло на маленькую девочку, которая скакала вприпрыжку на лужайке. Волосы у девочки были такие же светлые, как у матери. Она считала шаги, от усердия опустив голову вниз.

И тут моя умершая жена заговорила.

«Ты забыл нас».

Нет, я не забыл.

«Тогда кто та, которая спит подле тебя теперь, на том месте, где когда-то спала я? Кто обнимает тебя в ночи? Кто она, родившая тебе дитя? Как ты можешь говорить, что ты не забыл, когда от тебя пахнет ее духами?»

Я здесь. Ты здесь. Я не могу забыть.

«Ты не можешь любить двух женщин всем сердцем. Одна из нас должна быть потеряна для тебя. Разве не правда, что ты больше не думаешь о нас в тишине между каждым ударом сердца? Разве нет в твоей жизни минут, когда нас нет в твоих мыслях, когда ты утопаешь в ее объятиях?»

Она выплевывала слова, и сила ее гнева распыляла кровь на стекле. Там, за окном, девочка перестала прыгать и посмотрела на меня сквозь стекло. Темнота затушевала черты ее лица, и я был этому благодарен.

«Она была твоим ребенком».

Она навсегда останется моим ребенком. В этом мире или в следующем, но она всегда будет моей.

«Мы не уйдем. Мы не исчезнем. Мы не отступимся и не оставим тебя. Ты будешь помнить нас. Ты нас не забудешь».

Она повернулась, и я еще раз увидел ее разбитое лицо и пустые глазницы, и воспоминания о мучениях, которые она вынесла ради меня, вернулись ко мне с такой силой, что я содрогнулся, все мое тело вытянулось, а спина прогнулась с такой силой, что я слышал, как трещит позвоночник. Внезапно я проснулся оттого, что душил себя в собственных объятиях: руки были скрещены на груди, пальцы вцепились в кожу и волосы на затылке. Рот скривила страдальческая гримаса. Рейчел гладила меня и шептала: «Тихо, тихо», а моя маленькая дочь плакала голосом той, другой, и весь этот мир был тем местом, которое мертвые не хотят покидать, ведь покинуть этот мир для них означает быть забытыми, а они никогда не будут забыты.

Рейчел успокаивающе провела рукой по моим волосам, затем пошла к нашему ребенку. Я слышал, как она воркует над дочерью, как ходит с ней на руках, дожидаясь, пока не утихнет ее плач. Она так редко плакала, эта маленькая девочка, наша Саманта, очень тихая девочка. Она совсем не была похожа на ту, что была потеряна, и все же временами я видел в ней некоторое подобие Дженнифер, даже в первые месяцы ее жизни. Также порой, мне казалось, я улавливал едва заметное сходство со Сьюзен в ее чертах. Но ведь этого не могло быть.

Я не забуду их. Их имена были в моем сердце наряду с многими, очень многими другими. Теми, кто однажды пропал, и теми, кого я не сумел отыскать; теми, кто доверял мне, и теми, кто противостоял мне; теми, кто умер от моих рук, и теми, кто умер от рук других. Каждое имя было написано, нет, вырезано бритвой, на моей плоти, имя поверх имени, буквы сливались и путались, и все же каждое отчетливо проступало, каждое тончайшей гравировки на моем сердце.

Я не смогу забыть.

Они не позволят мне забыть.

И они не отпустят меня.

Приглашенный священник в католической церкви Святого Максимилиана Колбейского с усилием совладал с собой и постарался внятно сформулировать свое смятение и недоумение от увиденного.

Что... что это на нем надето?

Объектом его смятения стал невысокого роста человечек, в прошлом вор-взломщик, одетый в костюм, который, казалось, сшили из какой-то особой синтетической ткани, добытой со складов НАСА. Сказать, что ткань поблескивала и мерцала при движении обладателя костюма, было бы недооценить ее способность преломления света. Этот костюм сиял, подобно ярчайшей новой звезде, охватывая каждый доступный цвет в спектре. Если бы Жестяной человек из «Волшебника из страны Оз», обновляя свой прикид, остановил выбор на мастерской по покраске автомобилей, в обновленном своем виде он чем-то напоминал бы Эйнджела.

— Похоже, его наряд сделан из какого-то металла, — заметил священник, не скрывая некоторого предубеждения.

— С высокими отражательными способностями, — добавил я.

— О, да. — Священник еще не оправился от потрясения и был явно сбит с толку. — Не думаю, что я когда-либо прежде видел хотя бы нечто подобное. Он... э... это ваш друг?

Я попытался не выдать голосом некоторого смущения.

— Он один из крестных отцов.

Наступила многозначительная пауза. Этот приглашенный священник служил миссионером в Юго-Восточной Азии и сейчас проводил отпуск дома. Вероятно, ему довелось многое видеть в своей жизни. В какой-то степени было лестно думать, что заштатный обряд крещения в Южном Мэне заставил его потерять дар речи.

— Надо, по возможности, держать его подальше от открытого огня, — сказал священник, как только сумел заставить себя произнести нечто вразумительное.

— Было бы разумно.

— Конечно, ему все равно придется держать свечу, но я попрошу его держать ее на вытянутой руке. С этим все должно быть в порядке. А крестная мать?

Теперь пришла моя очередь выдержать паузу перед ответом.

— Вот тут-то и начинаются сложности. Видите того джентльмена, стоящего рядом с ним?

Подле Эйнджела, возвышаясь над ним по крайней мере на фут, одетый в строгий темно-синий костюм, стоял его любовник Луис. Можно было бы описать Луиса как обывателя — республиканца, вышедшего из простонародья, — только любой уважающий себя обыватель-республиканец, вышедший из простонародья, поторопился бы запереть двери на все задвижки, закрыть ставни и ждать появления конной полиции, а не допустить в свою компанию этого человека.

Он был в темных солнечных очках, но даже под их защитой он, похоже, изо всех сил старался не смотреть в сторону своего столь впечатляющего спутника. По правде говоря, Луис производил бы хорошее впечатление, если бы не этот его бросающийся в глаза спутник.

Только вот дело как раз осложнялось тем, что Эйнджел явно демонстрировал желание следовать за Луисом по пятам повсюду и даже иногда заговаривал с ним.

— Высокий джентльмен? Он, кажется, немного не к месту.