Последняя теория Эйнштейна

Моника услышала достаточно. Она не сомневалась в правдивости слов Гупты: единая теория настолько всеобъемлюща, что наверняка приведет ко многим чудным открытиям. Но за них надо платить цену, и цена эта ужасна. Перед глазами у нее стояла раскаленная добела вспышка в центре экрана. Профессор сказал, что это будет демонстрация, величественное оглашение, написанное на небесах, но Моника думала, что станет от этой демонстрации с людьми внизу. Хиросима тоже была демонстрацией.

Высказать все это с кляпом во рту она, конечно, не могла — только посмотрела на Гупту и покачала головой.

Профессор приподнял бровь.

— В чем дело? Вы боитесь?

Она яростно закивала. Гупта шагнул ближе и положил руку ей на плечо:

— Страх, дорогая моя, часто бывает парализующим. Herr Doktor тоже боялся — и видите, что случилось? Кляйнман и эти двое скрывали Einheitliche Feldtheorie полвека! От этой робости была кому-нибудь польза? Нет. Это потеря пятидесяти лет, просто стыд и позор. Перед тем как войти в новую эру, мы должны преодолеть свой страх. И я это сделал, доктор Рейнольдс. Я больше ничего не боюсь.

Старик сжал ее плечо, и Моника вдруг исполнилась омерзения. Взвыв сквозь кляп, она попыталась наброситься на компьютер Гупты, но профессор перехватил ее, не дав свалиться со стула, и улыбнулся, благодушный и довольный собой.

— Я чувствую в вас сомнения, но скоро вы увидите, что я прав. Когда мы предъявим миру теорию, люди будут приветствовать нас как спасителей. Они простят нам все, когда увидят…

Его прервал треск помех. Он бросил неразборчивое «Извините», снимая с пояса рацию, и отошел к другому концу грузового отсека. Примерно через двадцать минут он вернулся к своим аспирантам и поднял руки жестом благословения:

— Джентльмены, по дороге в лабораторию Ферми мы заедем еще в одно место — за аппаратурой, необходимой для модификации Теватрона.

Дэвид сидел, прислонясь спиной к борту грузовика. Машина остановилась пятнадцать минут назад, и аспиранты загрузили в нее с десяток деревянных ящиков. Они заняли почти все место в кузове, так что аспиранты перешли в другой грузовик колонны, а Дэвид остался один с лысым маньяком в камуфляжных штанах, который то чистил свой «узи», то прикладывался к бутылке «Столичной».

В тысячный раз Дэвид попытался ослабить шнур, связывающий руки за спиной. Пальцы онемели, но он продолжал попытки, выворачивая руки, пока сухожилия не заскрипели от натяжения. Пот капал по щекам, пропитывал повязку, держащую кляп. Борясь с веревкой, он не сводил глаз с лысого наемника, того мерзавца, что держал нож у горла Джонаса. От ярости в жилах прибавилось силы, но прошла минута — и Дэвид закрыл глаза. Это его вина, надо было сдаваться агентам ФБР, пока была возможность.

Открыв глаза, он увидел лысого прямо над собой. Наемник протягивал ему бутылку водки.

— Отдохни, камрад. Сделай перерыв в своих доблестных усилиях.

Дэвид в омерзении, попытался отодвинуться, но лысый наклонился над ним и поднес бутылку к лицу:

— Да не ломайся, выпей. Похоже, тебе надо.

Дэвид замотал головой. От запаха водки тошнота подступила к горлу.

— Да пошел ты… — крикнул он сквозь кляп, но получилось лишь неразборчивое бульканье.

Наемник пожал плечами:

— Не хотите — как хотите. Только обидно, что у нас полный ящик «Столицы», а времени ее пить почти не осталось. — Он осклабился, запрокинул голову и сделал долгий глоток, потом вытер рот тыльной стороной ладони. — Кстати, меня зовут Саймон. Хотел выразить вам свою благодарность, доктор Свифт. Книга, которую вы написали о сотрудниках Эйнштейна, оказалась весьма полезной. Я с тех пор, как взялся за эту работу, все время с ней консультируюсь.

Дэвид постарался сдержать ярость. Сделав глубокий вдох через вонючий кляп, он сосредоточил все внимание на голосе киллера. Несмотря на сильный русский акцент, английским он владел безупречно. И совсем не был безмозглым громилой, каким казался с виду.

Саймон глотнул еще, потом полез в карман.

— Последние несколько часов мне пришлось поскучать. До нашей остановки я ехал в том же грузовике, что и профессор — он как раз перед нами, но он был занят расспросами своего внука и отдачей приказов своим аспирантам. Я, чтобы убить время, стал болтать с его дочерью, и мне удалось кое-что узнать, что может быть вам интересно.

Он вытащил из кармана штанов что-то круглое и положил себе на ладонь. Дэвид узнал золотой медальон, который Элизабет Гупта носила на шее. Саймон открыл его и стал смотреть на картинку.

— Вы в своей работе могли бы счесть это чем-то вроде вещественного доказательства. Дополнение ваших исторических исследований, правда, несколько запоздалое, да? Но оно очень хорошо объясняет некоторые моменты.

Он повернул медальон так, чтобы Дэвиду была видна картинка. Это была старинная фотография, тонированный сепией портрет матери и дочери. Мать — красавица с длинными темными волосами, дочке лет шесть. Обе без улыбки смотрят прямо в объектив.

— Фотография сделана до войны, в Белграде, — сообщил Саймон. — Скорее всего вторая половина тридцатых. — Он показал на дочь. — Вот это Ханна, мать Элизабет. Она после войны приехала в Америку и вышла замуж за Гупту. Неудачный выбор. — Он показал на мать: — А вот это бабка Элизабет. Погибла в концлагере. Понимаете, она была наполовину еврейка. Да вот, сейчас я вам покажу.

Он подцепил фотографию, вытащил из медальона и перевернул. На обороте кто-то написал: «Ханна и Лизерль». Саймон снова усмехнулся:

— Имя вам знакомо, не правда ли? Могу вас заверить, что случайного совпадения здесь нет. Элизабет мне все рассказала — ее бабка была незаконной дочерью Herr Doktor'a.

В любых других обстоятельствах Дэвид был бы потрясен. Для биографа Эйнштейна такое открытие равносильно открытию новой планеты. Дэвид, как и прочие исследователи, полагал, что Лизерль умерла младенцем, и вот оказывается, что она не только выжила, но и оставила потомство. Но сейчас он не ощутил радости откровения — это было еще одно напоминание, как он оказался слеп.

Саймон вложил фотографию в медальон.

— После войны Herr Doktor узнал, что случилось с его дочерью. Он выписал сюда свою внучку Ханну, которую прятали в какой-то сербской семье, но о своем родстве с девочкой не объявил. Как вы знаете, старый жид не слишком уважал семейные связи. — Он закрыл медальон и сунул обратно в карман штанов. — Но Ханна все рассказала Гупте — и Кляйнману. Вот почему они стали соперниками. Каждый хотел жениться на внучке Herr Doktor'a.

Он глотнул еще водки, перевернув бутылку вверх дном — там осталось меньше половины.

— Вас, наверное, интересует, почему я вам это все рассказываю? Потому что вы историк, и вам следует знать, какая история кроется за этой операцией. Когда Гупта женился на Ханне, он стал протеже Herr Doktor'a, его ближайшим помощником. И когда Herr Doktor по секрету рассказал, что нашел свою Einheitliche Feldtheorie, Гупта полагал, что старый жид поделится с ним секретом. Но Herr Doktor, видимо, чуял в Гупте какую-то червоточину еще в те времена. Собственно, это и довело Амила до сумасшествия — он считал, что теория должна принадлежать ему.

У Саймона стал слегка заплетаться язык. Дэвид подался вперед, внимательно на него глядя, ища каких-то признаков уязвимости. Может быть, представится шанс. Может быть, эта сволочь сделает какую-нибудь глупость.

Наемник повернулся лицом к кабине грузовика, замолк на полминуты, глядя на стены грузового отсека. Потом обернулся к Дэвиду:

— Гупта много лет назад задумал эту демонстрацию. В создание своей маленькой армии аспирантов он вложил миллионы долларов. Убедил их, что они спасут мир, что люди будут плясать на улицах, когда увидят в небе вспышки нейтринных лучей. — С отвращением скривившись, он сплюнул на пол. — Можно ли представить себе, что кто-нибудь клюнет на такую чушь? Но Гупта в нее верит, а теперь и его аспиранты тоже верят. Он безумец, а безумцы бывают очень убедительны.