Миланский черт

— Очень хорошо.

Соня чувствовала, что женщина смотрит на нее и ждет, что она скажет еще что-нибудь, но мужественно промолчала.

— Может, хоть в горах выглянет солнце.

— Может быть… — пробормотала Соня.

— Вы знаете, сколько мы уже не видели солнца?

Соня покачала головой.

— Сорок два дня.

Соня подняла голову.

— Простите, мне не хотелось бы показаться невежливой, но я должна дочитать эту книгу.

Женщина кивнула.

— В вашем возрасте это, конечно, не имеет такого значения. А нам, старикам, без солнца плохо: мы начинаем хандрить.

С этого момента желтая попутчица умолкла. Соня попыталась сосредоточиться на чтении, но поймала себя на том, что глазами читает, а головой нет. Чего она, собственно, выкобенивается? Что тут такого — немного поболтать с одинокой пожилой женщиной, которая разъезжает по железной дороге, чтобы убить время? В конце концов, она и сама не многим от нее отличается — одинокая женщина с попугаем, которая тащится куда-то на поезде!

Соня посмотрела в окно. Впереди был виден их локомотив. На головокружительной высоте, на виадуке, зияющем своими готическими каменными арками. Она закрыла глаза.

Когда через минуту она их открыла, в купе было темно, как в склепе.

— Тоннель Ландвассер, — сообщила желтая попутчица.

Соня на какое-то мгновение увидела ее голос. Он был не желтый, а пыльно-серый и почти не выделялся на черном фоне темноты.

Через несколько секунд купе вновь постепенно стало наполняться мутным светом. Наконец тоннель остался позади.

— Вы боитесь тоннелей и высоты, — сказала женщина. — Значит, эта местность не для вас.

— И эта страна — тоже.

Женщина рассмеялась. Соня тоже.

В Самедане Соне нужно было сделать пересадку. Она попрощалась с Сузи Беллини. Так звали желтую попутчицу. Беллини была фамилия ее уже почти тридцать лет назад умершего мужа, трубосварщика из Калабрии, о котором Соня теперь знала все.

Надежда фрау Беллини на то, что выглянет солнце, не оправдалась. Соня, ежась от холода, стояла на перроне с маленьким чемоданчиком на колесиках и сумкой, в которой сидел Паваротти. Неутомимый дождь барабанил по навесу и по шпалам. Ей предстояло ждать пересадки двадцать минут. Идти в вокзальный буфет не было смысла. Кроме нее, такое решение принял один-единственный пассажир, пожилой мужчина в мокрой кожаной шляпе с узкими полями. Он держал в руках два бумажных пакета из супермаркета, не желая ставить их на мокрую землю.

Сонино хорошее настроение улетучилось. Она с трудом удерживала подступающую депрессию на некоторой дистанции. Хотя в обращении с тоской она уже добилась определенного мастерства. Она знала, за какими мыслями та ее подстерегает, в каких образах гнездится, какие звуки могут ее спровоцировать. Для нее не составляло особого труда стряхнуть с себя тоску, и еще легче было предаться ей.

Паваротти сидел так тихо, что она даже приоткрыла молнию на сумке и заглянула внутрь. Сдвинув в сторону полотенце, она поняла, что разбудила его. Он боком сделал несколько шагов по газете, которой был устлан пол клетки, и с упреком посмотрел на нее.

— Извини… — пробормотала она и застегнула молнию, оставив небольшое отверстие.

Мимо проехал электрокар с двумя прицепами, нагруженными багажом. Соня узнала свои два чемодана и коробку с клеткой Паваротти. Водитель, остановившись немного впереди, принялся читать растрепанную газету.

Тихий затяжной дождь неожиданно перешел в ливень. Показавшийся вдалеке локомотив включил фары.

Деревушка Валь-Гриш приютилась в одной из боковых долин Нижнего Энгадина, в пятнадцати минутах езды на рейсовом автобусе от станции Шторта. Большинство из приблизительно шестисот жителей, численность которых в разгар туристского сезона возрастает на несколько сотен, ездили на работу в Верхний Энгадин. В Валь-Грише было несколько фермеров-профессионалов и несколько фермеров-любителей. За столяром, электриком, слесарем, врачом, аптекарем или учителем тоже не надо было далеко ходить. Здесь имелось четыре ресторана, пять пансионатов, два-три десятка пансионов и съемных квартир для туристов и отдыхающих, была начальная школа и католическая церковь XVI века.

Расцвет туризма в Валь-Грише начался, когда англичане открыли для себя Швейцарию. В 1913 году, после того как Ретийская железная дорога, введя в эксплуатацию новый участок пути — от Бевера до Скуола, — связала Валь-Гриш с европейскими столицами, Густав Меллингер, предприниматель из Санкт-Галлена, открыл здесь отель «Гамандер». Этот летне-осенний сезон 1913 года стал лучшим в истории «Гамандера»: в следующем году разразилась Первая мировая война, за ней последовала Вторая, а потом началась эра канатных дорог для горнолыжников. До шестидесятых годов Валь-Гриш пытался идти в ногу со временем, построил три буксировочные канатные дороги, один кресельный канатный подъемник и даже начал, но так и не закончил строительство трамплина. Однако горные склоны в ближайших окрестностях Валь-Гриша были малопривлекательны с точки зрения горнолыжного спорта, а до тех, что были выше и удобней, было проще добираться с соседних курортов, которые к тому же имели более развитую инфраструктуру.

«Гамандер», задуманный в свое время как отель для состоятельных, респектабельных граждан, выживал сначала благодаря нескольким верным клиентам, а потом все больше благодаря горным туристам, любителям природы и транзитным экскурсионным группам. Постепенно он приобрел нечто вроде благородной патины — славы молодежной туристской базы со смешными правилами поведения, вывешенными на доске объявлений, и гостями, поглощающими на террасе свой дорожный провиант.

Деревня давно уже смирилась со своим статусом иждивенца — необходимостью жить на доходы тех, кто работает в Верхнем Энгадине или сдает жилье туристам и отдыхающим, а также на скудные отчисления более чем скромного местного гостиничного бизнеса. И вдруг «Гамандер» сменил владельца, который тут же вложил в ремонт и расширение отеля целое состояние.

Валь-Гриш располагался на южной террасе в устье широкой террасированной долины, на высоте тысячи четырехсот метров над уровнем моря. В ясные дни отсюда открывался великолепный вид на поросшие лесом отроги скалистой гряды на противоположной стороне долины и на крутые, серо-белые зубчатые вершины. Последние километры ведущей в деревню извилистой дороги проходили по живописным лугам, которые казались плодом творчества специалиста по садово-парковой архитектуре.

Однако в этот туманно-дождливый день Соня видела в окне рейсового автобуса лишь зеленую кайму лугов, густую и ухоженную, как газон на площадке для игры в гольф. Автобус был заполнен на треть. Большинство пассажиров составляли школьники, которые, окончив начальную школу Валь-Гриша, ездили теперь в среднюю, в Шторту. Они вошли в автобус, расселись по отдельным местам с невозмутимостью постоянных пассажиров, коротко поприветствовали друг друга жестами или кивками и сразу же занялись своими учебниками или мобильными телефонами. За время поездки не было произнесено ни слова. Только на остановках, когда кто-нибудь входил или выходил, можно было услышать краткое «buna saira». [4]

Остальные пассажиры — пожилой мужчина со старым, потрепанным солдатским рюкзаком, женщина лет пятидесяти с двумя сумками, из которых выглядывали саженцы помидоров, и усталый солдат-новобранец, ехавший в отпуск, — тоже все сидели по одному. Занято было только одно двойное сиденье, на котором устроилась пожилая супружеская пара в прозрачных дождевиках пепельного цвета. Но и эти двое тоже ехали молча.

Монотонное, успокаивающее гудение мотора вдруг нарушило резкое «Та-тю-та-та!». Это водитель посигналил перед особенно крутым поворотом, настолько узким, что ему поневоле нужно было выезжать на встречную полосу. А потом еще раз: «Та-тю-та-та!» — как вздох облегчения по поводу того, что встречного транспорта не оказалось.