Лето страха

— Ну как она?

— Отлично. Они удалили большую часть опухоли.

— О Рассел, как же я рада слышать это! — Она смахнула со щеки слезу и отвернулась, стала смотреть на шоссе. — Я никогда не знаю, что надо делать в... ситуациях, подобных этой, — сказала она смущенно.

— Хорошо, что пришла. Хочешь, можешь оставить цветы или записку.

— Нет. Я пришла по делу. — Она обхватила себя руками и двинулась в дальний конец дворика, где находился сломанный лифт для инвалидных кресел — заброшенный и до сих пор не отремонтированный.

В ожидании, когда она заговорит, я закурил.

— Смотри, — сказала она, повернувшись ко мне. В ярком послеполуденном свете Карен выглядела лет на сто. — Я была... жизнь... порой полна компромиссов. Я всего лишь одинокая девушка, которая нуждается в своей работе и любит свою работу. И если я даже время от времени спорю с Винтерсом по поводу его решений, то в конце концов он именно за это и платит мне. Я хочу сказать, никогда ничего я не делаю против кого-либо в нашем управлении. Я люблю наше управление и считаю, мы не даром едим свой хлеб, мы занимаемся нужным делом. Но...

Карен посмотрела в сторону аллеи, и голос ее почти совсем пропал.

— А не могли они подобрать для больницы более отвратительного места?

— Нет, наверное.

В глазах Карен застыла боль, хотя они по-прежнему казались непроницаемыми.

— Послушай, ты разговаривал с Четом об этих... несообразностях в деле?

— Да.

— И ты представляешь, что они могут означать?

— За ними стоит тот факт, что Мартин намерен обвинить меня и мою дочь в преступлении, которого мы не совершали.

— Это так. Но ты отстаешь на один шаг, Рассел. Ты представляешь себе, что все это означает в практическом смысле?

Я не смог представить себе, но невольно подумал о том, что Карен увидела отснятую Мартином пленку про меня и Элис Фульц. Хотя какую пользу из этого мог извлечь Пэриш, если бы обнародовал ее именно сейчас, я не представлял.

— Пока не знаю, как реагировать на действия Мартина, — сказал я.

— Рассел, я скажу тебе. Ты знаешь какого-нибудь хорошего адвоката по уголовным делам?

— Да.

— Найми его.

Эта плохая, но, по-видимому, неизбежная идея, казалось, явилась ко мне из какого-то дальнего уголка моего сознания.

— Ты думаешь, Пэриш собирается передать дело окружному прокурору?

— Рассел, он уже сделал это.

Глава 22

Я просидел с Изабеллой все три часа, пока она спала.

Пока я смотрел на ее распухшее лицо, на некогда очаровательную, а сейчас обмотанную марлей головку, на пластиковую кислородную маску, пересекающую рот и нос, я лишь дивился тому, как далеко смогла зайти эта женщина, под какую угрозу поставлена и каким пыткам подверглась ее плоть, как предала ее жизнь.

Позади себя я услышал шорох шагов, решил, что зашла медсестра, но, обернувшись, увидел ее, ту, что искала меня, женщину со скорбным взглядом темных глаз, увидел Тину Шарп из «Эквитебл».

— Мы можем поговорить?

— Давайте выйдем, — сказал я.

Пахла Тина Шарп неприятными духами. В руке держала сумочку. Глаза у нее были чуть навыкате, бесцветные и невыразительные.

— Извините, что приходится отлавливать вас подобным образом, — сказала она. — Но вы не ответили ни на мои звонки, ни на мое письмо.

— Я не мог.

— Я понимаю. Мне хотелось лишь проинформировать вас о том, что только что сделанная вашей жене операция не может быть оплачена страховкой.

— Почему же, страховка как раз полностью покрывает ее.

— Нет. Мистер Монро, как вам известно, мы не можем покрыть расходы по вживлению радиоактивных изотопов, поскольку это не входит в число санкционированных нами процедур. В соответствии с нашим контрактом мы также не можем покрыть издержки, являющиеся результатом специфической косметической или непредусмотренной страховкой хирургии. Увы, сегодняшняя операция как раз подпадает под данную категорию.

— Иными словами, я залетаю еще на восемьдесят штук?

— Боюсь, мистер Монро, сумма приближается скорее к ста тысячам. Я не думала, что вы решитесь на операцию, не узнав, на какую сумму вы можете рассчитывать. Если бы связались со мной заранее, это не стало бы для вас таким потрясением, какое, я знаю, постигло вас сейчас. Во всяком случае, я пыталась связаться...

Я посмотрел на Тину Шарп. А ведь она могла бы быть и, возможно, была чьей-то матерью. И — дочерью.

— Ну что ж, — сказал я. — В последнее время я пережил немало потрясений. Спасибо, что пришли.

Она протянула мне руку, которую я пожал. Рука эта была суха и холодна.

— Мне очень жаль, мистер Монро. Уверена, наша организация постарается согласовать с вами способы возмещения понесенных расходов, которые удовлетворят обе стороны.

— Спасибо, мисс Шарп. В столь трудный час ваш приход пролил истинный бальзам на мою душу.

— Мне очень хотелось бы, чтобы «Эквитебл» все же смог поддержать вас, — сказала она. — Извините, что это оказалось не так.

Она повернулась и пошла по холлу к лифтам.

Вернувшись к Иззи, я сел на стул и уставился на фотографию в рамке, которую Иззи возила с собой по больницам, считая: она приносит удачу! Фотография стояла на тумбочке, прислоненная к цветам, принесенным Теодором. Это всего лишь любительский снимок, хотя цвета получились яркие, а сама Иззи была заснята в тот самый момент, когда смотрела прямо в объектив, как бы разглядывая фотографа из-под черных завитков волос и рубчатых полей своей широкой черной шляпы.

Ее шея и плечи — в платье без бретелек — обнажены. Улыбка — сдержанная, спокойная, уверенная. Зубы не видны, хотя уголки губ радостно приподняты, а глаза — для любого, кто знает Изабеллу, и в этом я готов поклясться — отражают такое глубокое удовлетворение жизнью, какое может исходить лишь из глубин сердца.

Для большинства людей это всего лишь фотография женщины в самом расцвете ее красоты. Для меня же это символ единой жизни, которую мы так и не смогли прожить вместе. Это — напоминание о едином будущем, которое так и не станет таким, каким мы его себе воображали. Это — посланник нашей мечты, которая умерла. Именно поэтому стоящая на тумбочке фотография для меня — символ великой красоты и великой боли.

В то время мы были всего лишь молодоженами, и друг, снимавший нас, постиг суть Изабеллиного счастья, поскольку на обороте карточки красуется простая надпись: «Миссис Монро!!»

В тот час, сидя в больничной палате рядом с Изабеллой, хотел ли я вернуться назад, в солнечный день, когда нас фотографировали? Ну конечно же. Но остаться там я все равно не мог, потому что, каким бы хорошим ни было то место, где ты гостишь, никто на всю жизнь в гостях не задерживается. Я бы скорее согласился заново пережить тот момент — перенеся его в настоящее, со всеми его стандартными разочарованиями, смятением и традиционными восторгами, которые могут ожидать влюбленных, со всей той простотой надежды, которую несет в себе этот снимок.

Но я выбрал себе в жены женщину, а не мечту, и потому постараюсь пройти тем путем, которым идет она. Я дал ей это обещание и должен сдержать его.

Однако, пока я смотрел на Изабеллу и на фотографию, где-то в глубине меня уже поднималась, вздымалась волна лютой и вполне конкретной ненависти — к Мартину Пэришу — за то, что тот начал с ночи третьего июля и что теперь пытается завершить, но уже за счет Изабеллы.

Никогда еще я не был так нужен ей. Никогда снова не понадобятся ей так остро, как в ближайшие дни, мои любовь, забота и понимание. А что же я смогу предложить ей, сидя за решеткой? Какой залог могу внести за себя, чтобы задержаться на свободе, если у меня в банке нет денег, а в доме — при самом скромном имуществе — того, что можно продать? А что мне делать с медицинскими счетами?

Я уже начал подумывать о том, чтобы нанять адвоката — недостатка в которых не испытывал.

Но если я сознательно суну себя в пасть уголовно-правовой системы, то когда же смогу выйти на свободу — все судопроизводственные процессы в нашей стране такие долгие?!