Чеченская марионетка, или Продажные твари

ддавался. Наконец Вадим развязал его зубами.

– Чего ж она на товарняке ехала? – спросил Ахмед, усаживаясь назад, за стол.

Доктор молчал. Оглядевшись, он заметил рядом вывороченный рюкзачок, вытянул из него какой-то свитер, надел на Машу поверх разодранной майки.

– Послушай, Ахмед, – подал голос кривоногий – ты же обещал. Нехорошо, нечестно так.

– Да, доктор, – как бы спохватился Ахмед, – тебе еще надо с Рафиком договориться. Действительно нехорошо получилось. Ему руки рабочие нужны. Я же не знал, что это твоя девочка, обещал Рафику. Ты уж не обижай джигита.

Вадим вытащил из заднего кармана брюк бумажник.

– Сколько? – спросил он, ни на кого не глядя. Кривоногий Рафик задумался на секунду, потом произнес по-русски:

– Пятьсот.

Вадим молча отсчитал пять стодолларовых купюр и сунул их кривоногому в лицо. Тот проворно выхватил деньги и заулыбался:

– Вот это дело, это разговор.

На столе перед Ахмедом так и валялись Машины документы. Вадим взял их, сунул в нагрудный карман рубашки, подошел к Маше, обнял ее за плечи и спросил шепотом:

– Ты можешь сама идти? Маша слабо кивнула в ответ. Когда они подходили к машине, их догнал один из боевиков:

– Эй, доктор, автомат-то мой верни!

Вадим отдал ему автомат, усадил Машу в машину, потом вернулся в сарай, сгреб валявшиеся на полу вещи, кое-как запихнул в рюкзак.

Наконец «Тойота» двинулась в сторону города. Маша только сейчас почувствовала, что ее бьет крупная дрожь и зубы стучат как в лихорадке.

Глава 9

Константинов бросил бадминтонную ракетку на гальку пляжа, взглянул на часы, потом снял их и отдал Арсюше.

– Глебушка, ну давай доиграем! – Арсюша нетерпеливо хлопал своей ракеткой по худой загорелой коленке.

– Теперь с мамой. Я устал прыгать на жаре. Пойду купаться.

– Ну мы же так долго ждали, когда не будет ветра на пляже! Мам! Ты хоть со мной поиграешь?

Елизавета Максимовна нехотя поднялась с лежака, лениво потянулась, и Константинов залюбовался ею. Светло-пепельные волосы были стянуты тугим узлом на затылке, легкие высвободившиеся прядки светились на солнце. Лизе никак нельзя было дать ее сорока лет: тонкая, прямая, как бы летящая фигурка, узкие бедра, длинная шея, острый, всегда чуть вскинутый подбородок… «По сути своей, так сказать, по природе я толстая, – как-то призналась Лиза, – но с пятилетнего возраста в балете. А балет – это муштра, дисциплина почище армии. В детстве я дрожала при виде сдобных булочек, мороженого и шоколада. Но два раза в неделю нас перед занятиями ставили на весы. Лишние двести граммов оборачивались трагедией и позором. Я жутко завидовала тем детям, которые могли ни в чем себе не отказывать и не набирать ни грамма – у них все сгорало после двух часов у станка. А я расплачивалась за половинку эклера неделями. До сих пор не могу спокойно смотреть на пирожные и жареную картошку».

«Но теперь-то можно, – удивился Глеб, – теперь ты не танцуешь, только преподаешь. Ну позволяй себе кулинарные радости хоть иногда!»

«Нет – вздохнула