Альфа Кассиопеи

— Но люди-то разные, — сказал Виноградов.

— Люди разные, а летчики должны быть только хорошие. Летать — это талант, понял? Знаешь, что говорил Чкалов: «Настоящим летчиком можно только родиться».

— Знаю я эту теорию, — сказал Юрий. — Верно, таким, как Чкалов, нужно родиться. Но авиация сегодня — это не только рекорды. Это повседневная работа. Любой физически здоровый человек может научиться водить самолеты и летать хорошо, если будет соблюдать все правила, написанные кровью тех, кто ими пренебрег.

Правила похожи на религиозные обряды: они кажутся нелепыми, но они формируют людей. Разве я не прав?

— Положим, это не ты, а Экзюпери. Хотя, впрочем…

Марков замолчал. Поскрипывал снег под подошвами унтов.

— Последнее время ваш брат всегда оказывается правым, — произнес Марков глухим голосом. — Только с нами так не нянчились. За мной опыт тридцати лет и миллионов километров, я могу себе позволить летать так, как мне хочется…

— Да не об этом я, Андрей Михайлович…

За спинами летчиков нарастал рев стартующего самолета.

— Твоя Нина, — сказал Марков. — Смотри, как поднимает. Молодец, баба!

Проводив самолет взглядом, они повернулись и посмотрели друг другу в глаза. Марков улыбнулся.

— Видишь, даже женщину в авиации признаю.

7

Когда последний ящик выгрузили из самолета, бригадир подошел к ней.

— Спасибо, — сказал он. — Прилетай еще.

— Конечно, — ответила Нина. — Прилечу.

Она потрепала по черной головенке трехлетнего карапуза, дружески улыбнулась его молодой мамаше, присевшей на корточках у костра. Глянула на солнце. Оно побагровело и увеличилось в размерах, начертив на снегу длинные тени, которые отбрасывали и спокойные сопки, и чахлые кустики, и даже следы от нартовых полозьев. Стало холоднее.

— Пересаживайся на левое кресло, — сказала она. — Будешь взлетать сам.

И крикнула из кабины:

— От винта!

Пастухи не знали, что надо ответить: «Есть от винта!», но от машины отошли.

Самолет развернулся, запрыгал по застругам и стал набирать высоту.

— Тяжеловато отрываешься, парень. Ювелирности пока нет… А вообще, молодец.

Они возвращались. Назад уходила тундра, выбитая оленями, темные проплешины сопок.

Заскворчало в наушниках. Сквозь потрескивание помех и дробь морзянки пробился голос диспетчера:

«Необходимо взять больного на реке Тытельваам».

— Разворачивайся, — сказала она второму.

Сели у фактории.

— У нас нет никаких больных…

Когда взлетели, Нина попросила «землю» уточнить, где находится больной. Потом догадалась. Не ожидая ответа, повернула к геологам.

День заканчивался. Солнце падало к горизонту. Пришел ответ:

— Курс правильный, больной у геологов.

Сели. Очень трудно было подобрать площадку. Неровная тундра.

— Больной не у нас. Он в районе сейсмической станции.

Взлетели. Горючее на исходе.

Вот и сейсмологи.

— Да, больной у нас. Но его не довезли тридцать километров. Совсем плох, везти дальше не рискнули.

Солнце упало к горизонту. Взлетели. В Амадур пошла радиограмма: «Беру больного, обеспечьте встречу, дежурство на полосе».

— Устал, парень?

Второй пилот отрицательно качнул головой.

Из вездехода выскочил человек и, размахивая руками, стал показывать площадку на льду реки.

— Чудак, думает, буду садиться на лед.

Машина скользнула на белый снег.

— Быстрее, товарищи. В тундре ночевать неинтересно.

Больного запихнули в кукуль, уложили в кабине.

— От винта!

Солнца не было. В фиолетовом небе проклюнулись первые звезды.

На полосе ждала санитарная машина. Взвыв сиреной, помчалась по льду лимана.

Вылезая из кабины, Нина почувствовала, как устала она сегодня. Через несколько шагов обернулась. Второй пилот забросил планшет и барограф за плечо и шел сзади.

— Завтра не забудь оформить санзадание, — сказала она. — Есть зверски хочется…

8

Поселок на берегу Оки. Один берег занят Мещерским лесом, другой — пойменный, его заливает в половодье.

Весной и осенью поселок превращается в остров. Почту и редких пассажиров привозит «кукурузник». В жизни поселковых ребятишек его прилет величайшее событие. Обгоняя друг друга, падая и снова поднимаясь, с веселым гиканьем и визгом несутся они за околицу, едва заслышав тарахтенье летающего «примуса».

Нет, Юрка положительно счастливый парень! Сегодня он прибежит раньше всех и место займет у самой кабины. А летчик увидит его горящие от восторга глаза и сунет подержать громадные желтые краги. Потом улыбнется и натянет на Юркину голову шлем с марсианскими очками. Ребята едва не падают от зависти.

А Юрка, расстроганный, шмыгающий посиневшим от холодного весеннего ветра носом, стоит молча. Потом поднимает голову и щурясь смотрит на багровое солнце…

— Солнце! Командир, солнце!

Он открывает глаза. Коля Левченко отплясывает посреди комнаты довольно дикое.

— Гибрид твиста и галопа, — цедит сквозь зубы командир вертолета Степан Прохоров и идет к умывальнику.

— Замолчи, вертящаяся камбала, — ответил Коля, — Меня ждут в Анадыре две недели. Может, я обиженный человек, которого первый раз отметили в приказе. Еще немного, и я не попал бы на московские курсы…

Степан молча трет полотенцем шею. Входит Марков.

— Летим, Юрий Иванович…

— Кажется, летим.

Виноградов умывается.

Проклятое место. Две недели просидеть в этом Океанске. Впрочем, другие сиживали и дольше. Ну и климат. В прошлом году полторы сотни дней с нелетной погодой. Да и в этом не меньше будет.

Юрий вспоминает секретаря Океанского райкома, который не мог попасть домой сорок пять дней. Виноградов иногда заходил к нему в номер гостиницы в Анадыре и неизменно видел, как секретарь читал книги о космических путешествиях. Утешался, должно быть.

Марков взлетел первым. Самое страшное — перевал. Никто не знает, отчего делается так, откуда берутся дикие ветры, по самые крыши заваливающие Океанск снегом. В горах буйствуют вертикальные потоки, которые швыряют машины вниз, где угрожающе торчат неуютные скалы.

Никто не знает. И Марков не знает. Но он летает здесь десять лет. И нет на Чукотке летчика, подобного Маркову. Потому он первым идет на перевал.

Вторым — Виноградов. Две машины идут в Анадырь.

Впереди — облака. Коля Левченко ерзает на правом сиденье.

— Что, соскучился по дому? — участливо спрашивает Виноградов.

— Какой у меня дом, командир… Просто надоело в этой дыре.

— Ну-ну, — говорит Виноградов.

Он видит, как ведущая машина уменьшает высоту. Понятно, облака сверху, Марков хочет проскочить визуально…

«Но мы идем как раз на пределе, — думает Виноградов. — Меньше держать на этом маршруте опасно. Можно подняться выше, там свирепствует ветер, с ним не сладят эти машины. Значит, вниз?»

«Что он делает? Нельзя уменьшать высоту!»

Юрий слышит голос Маркова:

— Иду на безопасный, думаю, проскочить…

Ведь это неправда! На что он надеется? На свой опыт? Но ведь маленький просчет… Оправдан ли этот риск?

И снова голос: «Виноградов, держись поближе, следи за мной»…

Две машины идут в Анадырь, их ведут два лучших летчика Чукотки. Один из них грубо нарушил правило о безопасной высоте полета. Он идет на риск. Второй считает его неоправданным…, Но идет за командиром!

«…Да, победителей не судят… Но что делать мне? Промолчать?»

Они пили чай в уютной квартире Марковых. Идти к ним сегодня Виноградову не хотелось, да Мария. Порфирьевна затащила.

Здесь все было по-прежнему. Портрет хозяина в форме учлета, «аннушка» из моржового клыка — подарок эскимосских резчиков, фотографии Александра, единственного сына Марковых, бросившего горящий «Миг» в «Летающую крепость» в пятьдесят втором…

— Андрей Михайлович, — сказал Юрий и замялся.