Додо

И эти две кретинки захихикали.

— Листок бумаги, черт вас задери, вы меня достали, девки, а на листке было написано: «Вы достойны большего, чем фальшивый ковбой, набитый кукурузой. Я буду ждать вас в 22.30 в погребке в Боле». И вместо подписи — таинственное «П».

Обе кобылы прыснули. Я улыбнулась. Ну вот, уже сказано.

— Я быстро огляделась. Обедающие обедали, девицы томно мечтали, старушки улыбались…

— Почему?

— Чтобы скрыть морщины. Предупреждаю, еще раз перебьете, и больше слова не услышите. Свою историю я могу рассказать и без вас.

— Передай–ка бутылку, — прошептала Квази.

Бутылка сделала круг, и я продолжила:

— Влюбленные обменивались взглядами, а я продолжала оглядывать зал, не находя своего анонимного корреспондента, хотя чувствовала его настойчивый взгляд. В 22 часа 00 минут я начала морщиться, потирая виски, в 22.05 мой бывший будущий любовник выражал сочувствие по поводу моей мигрени, в 22.10 я сидела в такси, а в 22.30 спускалась по большой каменной лестнице, ведущей в сводчатый зал, освещенный только свечами, что не помешало мне заметить исключительно мужское общество, расположившееся как у бара, так и за столиками, где шла игра в шахматы.

У меня был классный прикид, так что мое появление не прошло незамеченным. Я присела за маленький столик в центре зала, заказала джин и стала ждать. Снова почувствовала мощное давление чужого взгляда и подняла глаза. Мужчина стоял передо мной, и в падающем сзади свете виднелся только его массивный темный силуэт.

Он протянул мне руку, помогая встать, и произнес: «Идемте».

У него был славянский акцент.

Я пошла за ним по лестнице, потом через маленький холл. Внезапно он развернулся, обхватил мое лицо пылающей ладонью и поцеловал так, как никто никогда не целовал. Вначале легко, долго колеблясь у самых моих губ, прежде чем раздвинуть их, одним мощным движением устремившись вглубь, и его язык властно завладел моим, ввинчиваясь, скользя и отступая чередой головокружительных касаний, и в первые секунды я пассивно принимала их, пока и сама не ответила с той же силой, дразня и возбуждая, чтобы полнее ощутить его власть. Я готова была провести остаток жизни в этом маленьком темном холле, смакуя и открывая для себя мельчайшие нюансы поцелуя, и вся моя жизнь сошлась на этом волшебном катке, где мы описывали все более вольные круги в пространстве между сводом неба и впадиной щеки. Я покинула свое шатающееся тело. Тогда мужчина оттолкнул меня, размытый и отдалившийся, и я задрожала от холода в своем декольтированном платье: он мог бы оставить меня и исчезнуть. Он сжал мне руку, от моей температуры взорвалась бы ртуть, и произнес с тем славянским акцентом, чью волнующую неправильность я уже обожала: «Отвези меня к тебе».

Эта ночь…

Я была там. Клянусь, я была там. Гибкое тело, гладкое лицо, заново вылепленное руками Поля, который разжигал огонь, тлевший под моей кожей. Доротея тех времен нахлынула, поглощая сегодняшнюю, грозя смыть ее навсегда. На грани исчезновения я утвердилась в сегодняшнем дне и сухим голосом продолжила рассказ, перечисляя факты:

— Поскольку мы оставались в темноте, разглядела я его только утром. У него были густые вьющиеся черные волосы, довольно длинные, а глаза…

Меня прервало шикание и жирные смешки.

— Начхать. А ночь?

— Ночь вас не касается.

— Или рассказывай все, или ничего. Тебе что, стыдно?

— Не в том дело.

— Брось, нам тоже охота покайфовать малость.

— А вы дайте волю воображению. Короче, чем вкуснее он меня кормил, тем больше мне хотелось.

— ЧТО? — взвыла Квази.

— Что — что?

— Ну ты и дрянь. Какое такое воображение? Какое воображение? Что может навоображать Салли после всех мужиков, которые просто в нее разряжались, как вытряхивают пули из ружья, прежде чем убрать его в шкаф, или я, когда у меня и был–то всего один, не считая семьи. А тут ты, будто роза заморская, заявляешь, что, дескать, ты была богата, ты была красива, и то, и се, а мы можем лапу сосать со своим воображением. Это ни в какие ворота, До.

— Она права, Додо.

Маленький ротик Салли совсем поджался от досады.

— Выслушайте меня хорошенько и давайте договоримся. Предположим, мне повезло. Я повидала такое, что вам и не снилось, о'кей? Может, это несправедливо, но уж как есть. Значит, или вы мне даете дорассказать, а все ваши комментарии выкладываете В КОНЦЕ. Или я замолкаю ПРЯМ СЕЙЧАС. Вам, может, и смешно. А вот мне приходится рыться там, где больно, как вы, может, и сами поймете, если не будете лезть, и я не собираюсь рыдать у вас в объятиях, потому что с моим так называемым везением мне не слишком повезло, представьте себе.

Тут я замолчала и стала дожидаться. Когда обе мои товарки покорно свесили головы на груди, я решила, что это сойдет за согласие и продолжила свирепым тоном:

— В то время я жила в собственной квартире в Марэ [1], которую унаследовала от родителей, о'кей? Довольно симпатичная была квартирка, и мне даже не пришлось работать, чтобы ее заполучить, — это несправедливо, но такова была моя тогдашняя жизнь.

Ну вот. В то первое утро он уходил от меня так, будто и ему невмоготу расставаться, как и мне, а вечером вернулся еще более пылким, чем накануне.

Послушайте, такого не перескажешь. Это что–то… Со мной это случилось раз в жизни. Желание как молитва, его можно исполнить, но невозможно насытить. И не рассчитывайте на меня в смысле описаний, отдел клубнички и кассет для взрослых на Пигаль, прямо и направо по бульвару.

Вначале я старалась спать подольше, чтобы сократить время ожидания до того, как начинала готовиться к вечеру. Я не задавала ему ни единого вопроса. Я была счастлива им, как он казался счастливым мною. Моя жизнь наконец обрела смысл. Этим смыслом был он.

Однажды вечером он не пришел.

Сначала я подумала, что он запаздывает, но часы шли, бесконечно растягиваясь от его отсутствия и молчания, и мое беспокойство превратилось в страх. Только несчастный случай, возможно, смертельный, мог его задержать. Я внезапно поняла, до какой степени ничего о нем не знала: ни адреса, ни телефона, ни даже фамилии. Ведь были у него близкие, друзья? В ту ночь ужаса я впервые обозначила словами свои чувства. А это… с того дня, когда присваиваешь чувствам названия, ты стремишься обладать ими. Я променяла любовь на алчность, хотя сама еще этого не знала.

Наконец, я заснула, устав от слез. Вечером меня разбудил звонок в дверь. Это был он — улыбающийся, очаровательный, удивленный моим удивлением, обеспокоенный моим беспокойством. Со смехом объяснил, что был занят, что уже пожертвовал ради меня слишком многим и в своей жизни, и в делах, и что следует проявить немного благоразумия — в доказательство чего в ту ночь начисто забыл о всяком благоразумии.

Наш роман возобновился, внешне ни в чем не изменившись, вот только открытие уступило место повтору. Мы утратили новизну, можно так сказать.

Квази, я все вижу! Если тебе охота подремать, скверик на улице Бурк в двух шагах.

Ладно.

А потом он стал пропадать — на несколько дней подряд. Все произошло постепенно. Когда я плакала и жаловалась, он просил прощения, осыпал меня поцелуями, но червь сомнения прогрызал дыру куда быстрее, чем ее могли загладить любые утешения. Когда он бросался на меня, словно умирая с голоду, я обвиняла его в том, что он разыгрывает комедию. Только то для меня было правдой, что подтверждало мои страхи, все остальное — притворством.

Разумеется, я подозревала его в том, что он встречается с другими женщинами, засыпала вопросами, и если он все до посинения отрицал, я укоряла его в том, что еще только может произойти.

Однажды вечером он пришел, бледный, осунувшийся, и с рыданием упал в мои объятия. Его смятение стало мне целительным бальзамом. Я утешала его и в конце концов вырвала признание, которое меня ободрило, потому что оставляло его безоружным. Он был игрок. В долгах. Бандиты преследовали его, готовые на все, чтобы заполучить свои деньги, и я поспешила вручить ему спасительную сумму, отказавшись от нескольких вложений, несмотря на протесты моего банкира, оставшиеся без внимания: он был благодарен, как ребенок, и вновь закрутил колесо появлений и исчезновений, отсутствий, которые приводили к бурным сценам с последующими объятиями и вновь к ссоре. Он был стержнем моей жизни, я целиком зависела от его настроений, от его выбора. Я потеряла друзей, сон и аппетит под перепев моего нескончаемого несчастья.