Пир плоти

— Господи, Уилсон, это же полная чушь! Вы не извлекли ни грамма полезной информации из этих свидетельниц. Не выяснили, какого он возраста и роста, лысый и бородатый или безбородый и курчавый. Неизвестно даже, сколько у него глаз — один, два или, может, целых три.

Уилсон счел нападки инспектора несправедливыми. Он задавал свидетельницам вопросы относительно внешности этого извращенца, но они, понятно, не запомнили его лица, так как внимание их в тот момент было приковано к иной части тела незнакомца. Неудивительно, что показания всех трех женщин оказались неточными и противоречили друг другу.

— На его лицо они не смотрели, — объяснил Уилсон.

Они разговаривали в кабинете Уортон — точнее, в кабинете Касла, который она временно заняла. Помещение было голым, казенным и неуютным, но обладало тем неоспоримым достоинством, что являлось кабинетом старшего инспектора. Уортон уже дали понять, что ее детективные способности не остались без должного внимания.

Так что теперь перед ней открывались самые широкие перспективы, хотя в данный момент перспектива, открывавшаяся из окна кабинета, ограничивалась ночлежкой и закусочной.

Уортон безнадежно покачала головой:

— Интересно, кто вам по утрам завязывает шнурки на ботинках, Уилсон? Матушка или, может быть, няня?

Он не ответил, но по какой причине, было неясно: то ли забыл, то ли все-таки сообразил, что вопрос риторический.

— Вы даже не выяснили, не негр ли он или, может быть, метис и не отличается ли его член своим цветом от остального тела.

Он опять промолчал, но по виноватому выражению его лица было ясно, что этот вопрос ему не пришло в голову задать.

Бросив Уилсону составленный им протокол, она приказала:

— Идите к этим свидетельницам опять и не возвращайтесь без сколько-нибудь полезной информации.

Когда он ушел, Уортон хищно улыбнулась. Было что-то невыразимо приятное в том, чтобы понукать всякими ослами и время от времени устраивать им разнос. Это помогало скоротать день.

А еще это радостное известие, которое она получила утром.

Джонсон подал заявление об увольнении. Взял да и подал. Как безропотный ягненок.

Не стал рыпаться и делать глупости. Смирился с неизбежным.

Все оказалось на самом деле очень просто.

Поднявшись, Беверли Уортон выглянула в окно. Возле ночлежки сторож струей из шланга смывал блевотину, оставленную кем-то на ступенях заведения. Ему, похоже, было глубоко наплевать, что брызги попадают на окна и даже залетают в открытую дверь соседней закусочной.

Джонсон был последней проблемой, которую требовалось решить в связи с этим делом, и вот его, вернее, ее, проблемы, нет. Уортон надавила на кое-какие рычаги, чтобы Джонсон не смог опротестовать выдвинутые против него обвинения, и добилась своего: он без помех и с чистым послужным списком уходит в отставку и не будет досаждать ей своей несносной страстью к добродетельности.

Телефон на ее столе зазвонил.

— Беверли?

Это был суперинтендант Блум — она узнала его по легкому ланкаширскому акценту, который, как она могла убедиться, в минуты сильного возбуждения переходил в неразборчивое мычание.

— Да, сэр?

— Я решил, что вас надо поставить в известность. Нам только что пришло извещение от коронера, что они собираются провести повторное вскрытие Никки Экснер.

Неожиданно она почувствовала беспокойство, хотя сама не понимала его причину.

— С какой стати? Дело ведь закрыто.

— Кажется, ее родители не удовлетворены результатами расследования. Вскрытие назначено на пятницу, на семь вечера. Я хочу, чтобы вы присутствовали.

Она согласилась или, точнее, подчинилась приказу и положила трубку.

Что-то назревало, и она чувствовала это. Какие-то подводные течения, колебание зыбучих песков, неясные тени. Что-то зашевелилось у нее под ногами, и Беверли Уортон стало не по себе.

Она была уверена, что убийство — дело рук Билрота. Все улики, пусть и косвенные, указывали на это, равно как и все предыдущие подвиги Тима. И если она предприняла кое-какие меры, чтобы понапрасну не затягивать расследование, в этом не было особого криминала.

Токсикологический анализ тоже подтвердил ее выводы, как и анализ спермы. Билрот убил ее. Так в чем же дело?

— Черт, — прошептала она.

В годовщину свадьбы Джонсон всегда водил жену в ресторан. Обычно они ходили в маленькую итальянскую тратторию, но в этом году они отмечали серебряную свадьбу, и он, будучи в душе романтиком, решил, что нужно придумать что-то особенное. Поэтому он заказал столик в фешенебельном и даже несколько подавлявшем своей роскошью ресторане в Вест-Энде, после которого планировал провести с женой ночь в одном из отелей на берегу Темзы.

Вечер с самого начала не заладился. Они застряли в пробке и опоздали в ресторан. В официанты им достался какой-то иностранец, который с трудом говорил по-английски и считал учтивость слишком ценным товаром, чтобы растрачивать его на таких, как Джонсоны.

А главное — Салли пребывала в подавленном настроении.

Разумеется, она болтала, смеялась и была благодарна мужу за то, что он устроил ей этот праздник, но сам Джонсон чувствовал, что показное веселье жены скрывает что-то иное. Работа в полиции научила его угадывать за ширмой слов истинные мотивы и настроения людей, что нередко мешало ему держаться раскованно в обществе, но зато позволяло лучше понимать душевное состояние собственной жены.

Наконец, когда с десертом было покончено и они размышляли над выбором ликера к кофе, он спросил:

— Что с тобой?

Он задал этот вопрос мягко, как если бы речь шла о простом выборе блюд. Жена посмотрела на него большими слегка подведенными глазами поверх меню, которое читала.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты чем-то расстроена.

Салли слишком хорошо знала мужа, чтобы отпираться. Отложив меню в сторону, она вздохнула:

— Ты уволился.

Он нахмурился, словно слова жены удивили его. Он хотел было спросить: «Ну и что?» — но вместо этого спокойно ответил:

— Да.

— Вот это меня и расстраивает, — раздраженно откликнулась Салли. — То, что, кроме «да», ты ничего не можешь сказать.

— А что еще я должен сказать, по-твоему?

Она перегнулась через стол, как будто нацелив на мужа пистолет.

— Боб, тебя практически вышвырнули на улицу из-за тех денег, которые нашли у нас в доме!

— Но их же подкинули.

— Вот-вот. А ты даже не попытался оправдаться, хоть как-то защититься! Ты просто взял и покорно ушел.

— Мы с тобой уже обсуждали это, — прервал он ее. — Не имело смысла делать что-либо. Это ни к чему бы не привело.

— А теперь? Ты даже не думаешь искать какую-то новую работу.

— Я же сказал тебе, чем сейчас занимаюсь. Расследую дело Никки Экснер.

— За что тебе не платят ни пенса.

— Нет, — признал он. — Но как раз это и позволит мне дать отпор. Если я докажу, что Билрот был невиновен, я испорчу карьеру Беверли Уортон.

— А нам-то что толку от ее испорченной карьеры? Денег у нас от этого не прибавится.

Когда Салли вышла замуж, ей было непросто свыкнуться с жизнью жены полицейского, оказавшись тем самым в замкнутом мире, отделенном от остального общества непреодолимым барьером. Джонсон знал, что Салли пошла на это только из любви к нему, и чувствовал себя в долгу перед ней.

— Но я же буду получать пенсию.

Салли фыркнула:

— Тебе прямо не терпится стать пенсионером.

Подошел официант, но Джонсон отослал его обратно.

— Я говорил тебе о своих планах. То, чем я сейчас занимаюсь, — только начало. А потом я открою частное детективное агентство.

Она покачала головой:

— Это всего лишь пустые мечты.

Джонсон и сам, в общем-то, знал это, но не мог же он сразу отказаться от своих планов, тем более публично.

— Ты подсчитал, сколько понадобится денег, чтобы наладить такое дело? — спросила она. — Сколько уйдет на помещение, оборудование и прочее?