Женское время, или Война полов

— Сегодня с вас шампанское, а с меня армянский коньяк! — сказал Акопян полковнику Свиридову. — И этот стул я увожу в Ереван! Как реликвию!

— А в чем дело?

— А в том, дорогой, что только что произошло открытие века! Зара прочла слово на языке, которого никогда не учила!

— И только? — разочарованно сказал Свиридов. — Да они тут таких открытий каждый день по сотне делают! Стульев не напасешься! А я-то думал!.. — И с этими словами он решительно потащил стул обратно в свой кабинет.

Но армяне, конечно, знали цену своего открытия. И стали проверять его в сотнях опытов, все усложняя и усложняя задачу: уже не по-армянски были написаны слова, запечатанные в конвертах, а по-венгерски, по-румынски и даже по-корейски. То есть Акопян заставил участвовать в экспериментах всех экстрасенсов-иностранцев, находящихся в Центре. Но и этого ему было мало, вскоре вместо одного слова, обозначавшего простейший символ — стул, кувшин, ботинок, — появились целые предложения, написанные Акопяном армянской вязью или Цоем по-корейски. И Зара должна была увидеть над этим текстом картинки-проекции тех пейзажей, которые видел автор текста в момент письма.

Конечно, и ее захватила эта работа. Да так, что она забывала об усталости, о своем положении невольницы, о Шикалине, который, слава Богу, отвязался от нее и переключился на прибывшую из Польши Анжелу, и даже о весне, которая уже раздела тайгу от снега и вовсю озеленила деревья. Она вышла из рамок жесткого самоконтроля, она превратилась в такую же трудоголичку, как большинство обитателей Центра.

А когда она научилась справляться и с текстами на иностранных языках, Акопян положил перед ней в конверте не бумагу и не газету, а нечто совершенно странное.

— Что это? — спросила Зара.

— А что вы видите?

— Я вижу… — Зара повела руками над конвертом. — Я вижу плоский квадрат. Очень тонкий. Кажется, из пористого пластика…

— Правильно. Это называется «флапи», компьютерный диск. Вы можете прочесть, что на нем записано?

— Нет, не могу.

— Вы уверены?

— Конечно. Он совершенно чистый.

— Он чистый снаружи. А вы посмотрите внутри. Ну пожалуйста, Зара, попробуйте!

— Хорошо, не мешайте, я сосредоточусь…

И снова ей пришлось собрать себя в тонкий луч, в лазерный скальпель и лучом этого скальпеля медленно пойти по плоскости диска, по его гладкой и чуть вязкой пластиковой структуре. Но — что это? Ее рука наткнулась на какую-то занозу, заусеницу. Зара подвела к этой заусенице вторую руку и сказала негромко:

— Я вижу цифры.

— Какие? — тут же спросил Акопян с напряжением в голосе.

— Десять, запятая, один. Кажется, все…

Армяне зааплодировали, Акопян закричал:

— Гениально! Зара! Десять-ноль-один! Гениально! Это код буквы «а» в компьютере! Вы понимаете, что вы натворили?! Вы прочли компьютерный диск! Можно, я вас поцелую?

Зара расслабилась, и — тут это случилось! Неожиданным набатом загремел пульс, и в голове загрохотало: «Мирза! Мирза! Мирза! МИРЗА!» Это возникло так стремительно, словно снарядом вошло в ее кровь и стало колотить в сердце, в мозг, в уши: «МИРЗА! МИРЗА! МИРЗА!..» — без остановки, без остановки.

Зара вскочила и заметалась по комнате, она не знала, что предпринять. Но она ясно ощущала, что что-то происходит, что-то с ним происходит, что-то ужасное, страшное…

— Зара, что с вами? — Акопян бросился к ней, но она оттолкнула его с такой нерасчетливой силой, что он отлетел к стене и сбил плечом огнетушитель. Однако Зара даже не заметила этого, она, как тигрица в клетке, металась по комнате, слыша внутри себя этот все растущий, оглушающий пульс и мысли крик: «МИРЗА! МИРЗА! МИРЗА!» И — ужасный, страшный жар во всем теле.

— Она горит! — крикнул кто-то.

Действительно, она ощутила, как на ее голове вспыхнули волосы, а на плечах — лабораторный халат…

Первым нашелся Акопян: схватив огнетушитель, он крутанул вентиль и направил на Зару мощную пенистую струю.

И спас ей жизнь.

Падая и теряя сознание от пронзительной боли ожога, Зара в последний миг успела увидеть, что произошло: далеко-далеко, в Крыму, на ялтинской набережной, Мирза, облитый бензином, горел живым факелом и кричал: «Крым — татарам! Крым — татарам!..»

36

Когда она пришла в себя, она уже знала, что Мирза мертв. Это знание было внутри ее и столь же ясное, как саднящая боль ожогов на голове и на плечах. Но она не хотела в это поверить. Она повела взглядом вокруг себя. Оказывается, ее уже перенесли в ее комнату. У кровати на стуле сидел Цой, а у окна стоял Акопян. За окном низко, прямо на пики гигантских сосен садилось солнце.

— Ка… какое сегодня число? — преодолевая боль, выдавила из себя Зара.

— Восемнадцатое мая, — ответил Акопян. — В этот день вас выселили из Крыма, правильно?

Зара закрыла глаза. Теперь это уже непреложно. В годовщину выселения татар из Крыма Мирза сжег себя, чтобы толкнуть, зажечь, поднять народ на новую борьбу за возвращение на родину. А она тут работает на власть, которая отправила в тюрьмы всех диссидентов и правозащитников, ее народ — в ссылку, а Мирзу — на костер!

Умереть! Умереть ей за это!

— Умереть нельзя, — вдруг сказал Цой.

Зара удивленно открыла глаза, но Цой уже повернулся к Акопяну, который спросил у него:

— Что ты сказал?

— Я Заре сказал: нельзя умереть, скоро вра сси прилетят, ле ссить будут, — объяснил ему Цой с улыбкой.

— Да вы что «умереть»?! — воскликнул Акопян, подходя к кровати и беря Зару за руку. — Даже не думайте! Мы вам и не дадим умереть! Вы же уникум! Я вызвал лучших московских специалистов по ожогам! Утром они будут тут! А пока, до их прилета, Цой вам снимет боль, я его попросил, мы с ним старые знакомые…

Только теперь Зара поняла, почему боль терпима, почему у нее нет болевого шока. Цой своим биополем снимает жар ожога, она даже чувствует приятную прохладу простыни под обожженным плечом.

— Отпусти ей руку, А ссот, ты мне ме ссае сс, — сказал ему Цой.

— Может, мне совсем уйти? — обиделся Акопян.

— Да. Мне будет лег ссе.

— Хм! — хмыкнул от такой откровенности Акопян. — Но ты обещаешь, что не оставишь ее до утра? Я договорюсь со Свиридовым.

— Обе ссаю. Иди.

Когда за Акопяном закрылась дверь, Цой сказал:

— Очень хорошо. Теперь начнем работать по-настоящему.

Он произнес это настолько грамотно и без всякого акцента, что Зара изумленно открыла глаза.

Но губы Цоя были закрыты, а в узких темных глазах плясали лукавые огоньки.

— Зачем же вы… — начала было Зара, но он тут же перебил ее, не открывая рта:

— Замолчи. Нас слушают.

— Что?! — Теперь она изумилась вдвойне: и его манере говорить сквозь закрытые губы, и сути того, что он сказал. И тут же ясно услышала его спокойный голос:

— В твоей комнате два микрофона, и оба сейчас включены. Поэтому лучше молчи.

При этом он просто смотрел ей в глаза и чуть улыбался своими узкими корейскими глазами. Но она еще не врубилась, не поняла и спросила вслух:

— Как? Как вы это делаете?

— Я говорю с тобой мыслями, — прозвучал в ней его голос. — И ты отвечай мне мыслями, не трать силы.

«Действительно, — подумала она, — сейчас, когда такая боль во всем теле, произнести каждое слово стоит огромных усилий…»

— Не только, когда есть боль, — услышала она голос Цоя. — Любая речь — это трата энергии. Причем двойная.

— Почему двойная? — спросила она в уме, уже обращаясь не столько к Цою, сколько к его голосу, который говорил в ней.

— Потому что сначала мы тратим энергию, чтобы найти для мысли слова, а потом, чтобы выдохнуть их, — ответил он, и она перестала удивляться этому внеречевому обмену мыслями.

— Значит, нас слушают? Зачем? — спросила она.

— Здесь слушают все комнаты. Теленадзора нет, на это у них денег не хватит, зато микрофонами нашпигован весь Центр. Тебе еще больно?