Женское время, или Война полов

Оставалось одно — пирокинез. В десять, после отбоя, Зара заперлась в своей комнате, поставила свечку на письменный стол, села перед ней и уперлась в нее взглядом, как делал это Цой на своих сеансах. Но ничего не получалось! Она приказывала себе сконцентрироваться, вставала, делала энергизирующие упражнения, снова садилась перед свечой и впивалась взглядом в ее короткий фитилек — бесполезно! Словно какая-то преграда стояла между ней и этой свечой, словно чья-то невидимая ладонь закрывала от нее, как от ветра, этот фитиль.

И вдруг будто въявь, вживую прозвучал в ее мозгу голос Цоя: «Бабусска вам помоссет. Идите!» Зара даже оглянулась на этот голос, но никого, конечно, не было в комнате. Однако, повинуясь этому приказу, Зара достала из-под кровати свой чемодан, открыла, отыскала в кармашке кожаный мешочек-брелок с крымской землей и бабушкиной брошью, достала эту брошь и снова села перед свечой. Крепче, крепче, еще крепче сжать эту брошку в ладони! До боли в пальцах! Выжать из нее тепло, жар! Вот так! Вот он пошел, этот жар, — по пальцам, в запястье, по руке и к плечу! Собрать его в узкий луч и выстрелить им в фитиль свечи!

Она не сразу поняла, что случилось раньше: вспыхнула свеча или громкий вскрик долетел через окно со второго, мужского этажа?

Но Зара была слишком поглощена своим делом и не стала отвлекаться. Она вырвала из своей рабочей тетради лист бумаги, сделала, как католички в лагере, в центре этого листа небольшое отверстие, вставила в него свечу и, держа ее снизу, словно клинок за рукоять, пошла с ней по кругу, вспоминая и досочиняя слова молитвы:

— Аллах акбар! Защити, Великий, от врагов, от ненависти, от дьявольских вожделений! Пусть сгорят в этом огне…

Сильный стук в дверь прервал ее. Она знала, кто это стучит, и, подойдя со свечой к двери, открыла ее. Там стояли взбешенный Шикалин, полковник Свиридов, три охранника с автоматами и санитар со шприцем.

— Откуда у вас свеча?! Отдайте! — тут же закричал Шикалин, протянув руку за свечкой, и Зара изумленно уставилась на эту руку — она была перебинтована свежим бинтом.

Но Зара отвела в сторону шипящую и брызгающую искрами свечу:

— Спокойно! Я нашла ее под плинтусом в туалете. А в чем дело?

— Никто не имеет права разводить тут огонь! Немедленно погасите!

— Минуту! Послушайте. — Теперь Зара обращалась не столько к Шикалину, сколько к Свиридову. — Сюда, в наш Центр, каждую ночь проникают какие-то враждебные потоки энергии. Смотрите, как трещит свеча! Она их сжигает! Конечно, вы можете считать меня чокнутой, но я уверена, что это ЦРУ проводит сеансы телепортации. Они шпионят за на…

— Бред! — раздраженно перебил Шикалин, но тут, словно в ответ на его вспышку злости, новый треск свечи, брызнувшей во все стороны воском, как бенгальским огнем, заставил отшатнуться и Свиридова, и охранников. Только лист бумаги, прикрывавший руку Зары, уберег ее от ожога расплавленным воском.

— Видите? — сказала Зара Свиридову. — Конечно, я могу ошибаться. Но разве мы не учимся левитации, чтобы шпионить за ними? А они делают то же самое! Я думаю, никому не повредит, если я буду сжигать их огнем свечи. Или мне мебель жечь, когда они снова явятся? — И она с усмешкой глянула в глаза Шикалину.

Он понял ее куда лучше Свиридова и опустил глаза.

А Зара сказала Свиридову невинно:

— Вы мне выдадите свечи, правда? На всякий случай.

35

Это случилось почти через год, в мае 1985-го. Зара уже закончила, как тут шутили, «курс молодого бойца» и работала с группой армянских ученых по теме «дальновидение». Сначала они предложили ей повторить знаменитые опыты Кулешовой и Кулагиной с «кожным зрением» — читать вслепую, держа руки над газетным текстом, запечатанным в плотный черный конверт. Это было нетрудно, Зара освоила «кожное зрение» еще на подготовительной практике и без особого напряжения прочла несколько абзацев передовой «Правды» насчет горбачевских нововведений — перестройки и ускорения. Но после короткого перерыва-отдыха оказалось, что то была только разминка, а теперь армяне круто изменили стандартный ход экспериментов. Вместо обычных попыток усилить защиту текста, спрятав его в пакет из фольги, за деревянный или даже стальной экран, профессор Акопян, руководитель армянской группы, положил перед Зарой такой же черный бумажный конверт, но, поднеся к нему руки, Зара сразу увидела подвох. На чистом листе бумаге крупными печатными буквами было старательно написано всего лишь одно слово, но… Оно было написано не по-русски! И не по-английски — только теперь Зара догадалась, почему еще вчера Акопян спросил ее за ужином как бы между прочим: «Какой язык вы учили в школе?»

Зара напряглась и, взяв карандаш и свою рабочую тетрадь, перерисовала в нее странные, словно арабские, буквы.

— Вы знаете, что это значит? — спросил Акопян.

— Нет.

— Попробуйте узнать. Посмотрите еще раз. Только вдумчиво, пожалуйста.

Зара опять подняла руки над черным конвертом — она поняла профессора. Тот, кто писал это слово, вольно или невольно спроецировал на бумагу мысленный образ предмета или понятия, обозначаемого этими значками-буквами.

В комнате воцарилась тишина.

Зара, сняв с глаз темную повязку, держала руки над конвертом. На самом деле и конверт тут был ни к чему, дело было не в визуальной защите спрятанного в нем нерусского слова. Она почувствовала, как от напряжения у нее заломило пальцы и как от них протянулись к запечатанному конверту почти зримые лучи. Теперь она не только ясно видела каждый штрих в этих непонятных значках, но и каждую пору бумаги, на которой эти буквы были написаны, каждую нить бумажной ткани.

— Минутку! Не жгите конверт! — воскликнул Акопян.

Зара улыбнулась — действительно, она так увлеклась, что, наверно, ее руки стали светиться. Она ослабила напряжение, и вдруг…

— Стул! — сказала она, буквально увидев под рукой проекцию этого стула.

— Стоп! Не расслабляйтесь! Какой стул? Опишите! — требовательно выкрикнул Акопян.

— Из темного дерева… — медленно сказала Зара, закрыв глаза и поводя руками над конвертом так, словно поворачивала увиденный над буквами стул. — Гнутая спинка… Потертое сиденье… Да, сиденье из черного потертого дерматина… Желтые заклепки… Раз, два, три… Восемь заклепок, а одной не хватает… Дырка вместо нее… Все! — Она изможденно откинулась к спинке кресла, этот эксперимент отнял у нее почти все силы.

— Минутку… — Акопян уже нервно рвал контрольный конверт, запечатанный сургучной печатью начальника Центра Свиридова. — Дело в том, что не я составлял вам это задание. Иначе вы могли считать перевод этого слова с моего мозга. Поэтому человека, который писал это слово, нет в этой комнате, я еще вчера отправил его в Томск. Посмотрим, какой стул он имел в виду… — С этими словами Акопян извлек лист бумаги из контрольного конверта, развернул его и прочел: — Стул из кабинета Свиридова. Инвентарный номер 784-ФЦ.

Акопян посмотрел на Зару.

— Да, — сказала она виновато. — Там и правда была инвентаризационная бирка под сиденьем. Но у меня уже не было сил прочесть номер. Извините…

— А вы когда-нибудь были в кабинете Свиридова?

— Нет.

— Секунду. — Акопян снял трубку внутреннего телефона, сказал: — Коммутатор, мне Свиридова, срочно… Товарищ полковник, это Акопян, здравствуйте. У вас в кабинете стоит стул с инвентаризационным номером 784-ФЦ. Скажите охране, чтобы его бегом притащили сюда, в шестую лабораторию. Зачем? Потому что, кажется, это уже музейная вещь! Срочно, товарищ полковник, а то я сам за ним примчусь! — И, положив трубку, Акопян нервно забегал по лаборатории. Потом вдруг сказал: — Нет, я не могу! Я сейчас описаюсь от страха! — И под хохот своих сотрудников действительно убежал в туалет.

А стул, который принес в лабораторию любопытный Свиридов, оказался точь-в-точь таким, каким его «увидела» Зара, — коричневый, из гнутого вишневого дерева, с восемью латунными заклепками вокруг черного и потертого дерматинового сиденья и с дырочкой на месте отсутствующей девятой заклепки.