Весь город спит

Она начала спускаться по темным сырым ступенькам, которые вели ее в непроглядную ночь лощины.

— Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять ступенек, — шептала она.

У нее было ощущение, что она бежит, хотя она и не бежала.

— Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, — считала она в полный голос.

«Я прошла пятую часть пути», — сказала она себе.

Лощина была глубокой, глубокой и темной, и мрачной. И мир исчез. Мир, где люди спали в безопасности. Закрытые двери, город, аптека, кинотеатр, огни — все исчезло. Существовала только лощина. Жила одна лощина, сдавливающая ее, черная и необъятная.

— Ничего не случилось, нет? Никого, а? Двадцать четыре, двадцать пять. Помнишь ту историю о призраке, которую рассказывали в детстве?

Она прислушалась к звуку своих шагов по ступеням.

— Эту историю о черном человеке, который входил в дом и направлялся к комнате, где спали. Вот он на первой ступеньке лестницы, ведущей к спальне. Вот он на второй. Вот на третьей, четвертой, пятой. Как же кричали и визжали, слушая эту историю. И вот страшный человек на двенадцатой ступени, открывает дверь, приближается к кровати. «Ага, попались!»

Она заорала. Ни разу в жизни она не слыхала подобного крика. Она никогда не кричала так сильно. Она остановилась, заледенев от ужаса, вцепившись в деревянные поручни. Сердце колотилось в груди. Звуки этих ударов наполняли весь мир.

«Там, там, — кричала она себе самой, — у подножия лестницы. Человек под фонарем. Нет, сейчас он спрятался. Он ждет там».

Она прислушалась.

Тишина. Мост был пуст.

«Никого нет, — думала она, успокаивая сердце. — Никого нет. Глупая. Это все история, которую я вспомнила. Дуреха. Что я делаю?»

Сердце стало биться ровнее.

«Позвать инспектора? Слышал ли он мой крик? Или же на самом деле я не кричала в голос?»

Она прислушалась. Ничего. Никого.

«Я сейчас вернусь к Элен и переночую у нее». Но, говоря себе это, она продолжала спускаться. «Нет, — подумала она, — к своему дому я теперь ближе. Тридцать восемь, тридцать девять. Осторожней. Не упади. О! я с ума сошла. Сорок ступенек. Сорок одна. Я прошла уже почти половину дороги». Снова она заледенела от ужаса.

«Подожди», — сказала она себе, останавливаясь.

Потом сделала шаг. Отозвалось эхо. Она сделала другой шаг. Другое эхо… долей минуты позже.

— Кто-то идет за мной, — прошептала она лощине, черным сверчкам, темно-зеленым лягушкам и мутным испарениям. — Кто-то спускается по лестнице вслед за мной. Я не осмеливаюсь повернуться.

Еще один шаг. Еще одно эхо.

«Каждый раз, как я двигаюсь, он двигается тоже».

Шаг и эхо.

Слабым голосом она обратилась к лощине:

— Инспектор Кеннеди, это вы?

Внезапно сверчки смолкли. Сверчки слушали. Ночь тоже слушала. На какое-то время все лужайки, благоухающие в летней ночи, все деревья, ласкаемые ночным бризом, стали безмолвными. Листья, кусты, звезды, травы перестали шевелиться, чтобы слушать сердце Лавинии Неббс. И, может быть, за тысячи километров отсюда, на пустом вокзале, забытом поездами, одинокий ночной пассажир, читавший газету в тусклом свете голой лампочки, поднял голову, чтобы прислушаться.

«Что такое? — спросил он себя. — Вероятно, сурок, набросившийся на ветку». Но в действительности это была Лавиния Неббс. Сердце Лавинии Неббс.

Быстрее. Еще быстрее. Она спускалась по лестнице.

Она бежала.

Она услышала музыку. Это была безумная музыка, которая охватывала и переполняла ее. И неожиданно она осознала, что воспроизвела в уме, драматизируя ее, мелодию из одного, когда-то виденного фильма. Музыка кружилась вихрем, пленяла и влекла за собой ко дну лощины.

«Еще несколько шагов, — просила она. — Сто десять, одиннадцать, двенадцать и тринадцать ступенек! Дно. Теперь беги. Через мост!»

Она обращалась к своим ногам, своим рукам, своему телу, своему страху. В этот ужасный момент она умоляла все, что было ее частью. Она бежала по мосту из плохо пригнанных досок, который нависал над стоячими водами. Позади звучали неизвестные шаги и музыка, преследовавшие ее.

«Он гонится за мной. Не оборачивайся. Не смотри. Если ты его увидишь, больше не сможешь двигаться. Ты будешь поражена страхом. Заледенеешь от ужаса. Беги… Беги… Беги!»

Она бежала через мост.

«О! Господи, Господи, сделай так, чтобы я взобралась на холм. Тропинка, дорога в холмах. О! Господи, как темно, и как все это далеко. Если я сейчас закричу, будет совершенно бесполезно. Да и в любом случае, я не способна кричать. Конец тропинки, вот улица. Слава Богу, я на низких каблуках. Могу бежать, бежать. О! Господи, сделай так, чтобы я была жива и здорова. Если я вернусь домой живой и здоровой, я никогда больше не буду ходить одна. Я сошла с ума. Да, я знаю это, я сошла с ума. Я не представляла, что такое ужас, я отказывалась думать об этом. Если доберусь до дома, то никогда больше не выйду без Элен или Франсины. Теперь улица».

Она перебежала улицу и вскочила на тротуар.

«О! Господи, крыльцо. Мой дом!»

Она заметила пустой стакан из-под лимонада, который оставила на перилах несколько часов назад, когда все было мирно, спокойно и чудесно. Всем сердцем ей захотелось вернуться в то время, снова сидеть на веранде, попивая лимонад в начинающемся вечере.

«О! сделай так, чтобы я смогла отпереть дверь, войти и оказаться наконец в безопасности!»

Она слышала свои неловкие шаги по крыльцу, чувствовала, как руки ищут замок. Она слышала свое сердце. Она слышала крики внутреннего голоса.

Ключ вошел в замок.

«Открывай дверь, скорей, скорей!»

Дверь открылась.

«Теперь входи. Захлопни дверь».

Она захлопнула дверь.

«Сейчас закрывай на два оборота, — кричала она себе жалобно. — На два, на три оборота».

Музыка остановилась.

Она прислушалась к своему сердцу. Удары больше не были слышны.

Наконец-то она была у себя. Она была у себя, и она была жива и здорова.

«Послушай». Ни малейшего шума. Жива и здорова. Слава Богу, жива и здорова, у себя. «Я никогда больше не выйду ночью». Жива и здорова, у себя. Надежно замкнувшись внутри, дверь на запоре. «Минутку, — подумала она, — нужно глянуть в окошко».

Она глянула. Она смотрела в окно более полуминуты.

«Однако никого! Абсолютно никого. Никто не бежал за мной. Никто за мной не гнался».

Она сдержала дыхание и засмеялась над собой.

«Это вполне очевидно. Если бы меня преследовал мужчина, он бы поймал меня. Не такая уж я хорошая бегунья. Нет никого ни на крыльце, ни во дворе. Как я глупа. Я бежала от самой себя! Лощина была совершенно безопасной. Но в любом случае, у себя дома замечательно. Нет ничего подобного дому. Это единственное место, где хорошо быть».

Она протянула руку к телефону и остановилась.

— Что? — спросила она. — Что? Что такое?

Позади нее, в темной гостиной, кто-то кашлянул…