Терминатор

– Хороший вопрос. Давай, выберем, что-нибудь не слишком экзотическое – Чжан, Ван, Ли – как тебе? Или, возможно, Анил, Арджун, Пранав? А, может быть, тебе больше понравится Нима, Дава, Мимар? Есть еще варианты: Смит, Браун, Джонс [1]. Решено! Зови меня мистер Джонс.

– Ты – американец?

На этот раз громовой хохот раздавался так долго, что старик успел освоиться и поддержал его своим дребезжащим смехом, потом бросил опасливый взгляд на дверь, хихикнул еще раз и, на сей раз мысленно, произнес:

– Ну что ж, давай поговорим.

– Пусть это будет игрой, – предложил голос, точнее, мистер Джонс, – ты мне можешь задавать любые вопросы, а затем, когда-нибудь потом, попробуешь рассказать, кто я.

– Любые вопросы? И ты на них ответишь?

– Если ответ существует, ты его получишь – спрашивай, что хочешь.

Лицо старика приняло сосредоточенное выражение, он задумался, затем его губы тронула улыбка и он сказал:

– Позволь начать с самого сложного вопроса. В чем смысл жизни?

– Чьей жизни – твоей? Это очень простой вопрос. Смысл твоей жизни – познать меня. Ты – мой инструмент, с помощью которого я познаю себя. Затем я тебя и создал.

– А у других – в чем смысл их жизни?

– Другого смысла нет. Всё живое – инструменты для познания моей нескромной особы. Впрочем, следует уточнить: простейшие формы жизни – это инструменты для создания инструментов. А уж с помощью этих инструментов я познаю себя. Понятно?

– Экономисты называют это промышленностью группы «А» – «производство средств производства», – сообщил старик, чем снова вызвал безудержное веселье мистера Джонса. Вскоре старик присоединился к громовому хохоту своим дребезжащим смехом.

– Я рад, что ты не забыл того, чему тебя учили в университете, – спустя короткое время похвалил старика голос. – А в твоей Alma Mater про меня ничего не рассказывали?

– На первый взгляд, ты напоминаешь Мирового Духа, о котором писал Гегель. Правда, он не упоминал о твоем веселом нраве. А теперь – давай перейдем к моей основной задаче – познанию тебя. Скажи, ты всемогущ?

– С твоей точки зрения – да.

Старик Эрчжи подождал комментариев, не дождался и продолжил:

– Я не понял твоей оговорки – про мою точку зрения, – и снова умолк. Когда через пару секунд стало ясно, что мистер Джонс не придет на помощь, Эрчжи спросил:

– Тот, у кого одна рупия (давай использовать денежные единицы страны, в которой мы находимся) считает владельца миллиона рупий всемогущим с точки зрения богатства. Ты это имел в виду? – ответом было молчание, но старик понял, что согласия в нем нет.

– Хорошо. Возьмем другой пример. Возле монастыря есть высокий муравейник. Я могу его разрушить, затопить, сжечь – принести его жителям очень много зла. Могу сделать добро – положить возле муравейника хлебную лепешку. Думаю, если бы муравьи могли мыслить, они считали бы меня всемогущим, хотя это не так. Ты – про это?

– Не заблуждайся по поводу своего превосходства над муравьями, – посоветовал мистер Джонс. – Ты разумнее их во всех отношениях, но разница между тобой и мной… – голос примолк, словно подбирая слова, – одним словом, с моей точки зрения, вы не сильно различаетесь. Только не обижайся, пожалуйста – тебе это помешает выполнить свою функцию, – тут мистера Джонса снова разобрал смех, но Эрчжи к нему не присоединился.

– Я правильно тебя понял, муравьи – тоже твои инструменты познания, и ты с ними можешь общаться, как со мной?

– Могу. Но не как с тобой. Совсем по-другому – но общаюсь.

– Ты уверен, что я могу тебя познать? – спросил старик после недолгого молчания.

– Конечно, не можешь! Познание – это процесс, а не результат. Результат уже существует. Это – я. Ничто и никто не опишет меня лучше, чем я сам, – просто фактом своего существования. Я знаю, что ты это понимаешь.

– Пожалуй, понимаю, – признал Эрчжи. – А почему мы пользуемся словами? Мне кажется, что во время медитаций я приближался к познанию мира и тебя, как его части, куда ближе, чем позволяет рациональное мышление.

– Во-первых, с твоей точки зрения я – не часть мира, а сам мир, – старику показалось, что мистер Джонс сердится, – а во-вторых, сейчас меня интересует познание, выраженное словами.

– Не сердись, – попросил Эрчжи.

– Я никогда не сержусь. Продолжай свою работу.

– Где ты сейчас находишься?

– С твоей точки зрения – повсюду.

– Ты был всегда?

– С твоей точки зрения – всегда.

– И ты хочешь, чтобы я разобрался, кто ты? – отличный план! Неужели он осуществим?

«Не дуйся, Траутман, на обиженных воду возят», – сообщил мне Петров. В его глазах не было ни следа сожаления, ни тени сочувствия.

– Я не обиделся, просто очень устал и хочу поехать домой отдохнуть. Имеет право человек отдохнуть? – я постарался, чтобы мой голос звучал ровно и без эмоций.

– Иди-иди, отдохни, наберись сил, – отеческим тоном произнес мой друг, – они тебе еще понадобятся.

Я надел куртку, подчеркнуто вежливо попрощался и вышел из лаборатории. Я действительно не был обижен – меня всего лишь душила злость. Как всегда, путь наружу занял много времени. Хотя, судя по всему, никто на нас больше нападать не собирался, пропускные тамбуры с толстенными металлическими дверями, скрытыми камерами и датчиками отпечатков пальцев, которые были установлены позапрошлым летом во время конфликта с медведями, ежедневно и непреклонно сжирали по двадцать минут моего времени – десять на пути в лабораторию и столько же при выходе. Стоя у последней двери в ожидании, пока не видимые мною охранники убедятся, что я – это я, я обнаружил, что нетерпеливо постукиваю ногой и слегка устыдился: спешить мне было абсолютно некуда, просто хотелось поскорее очутиться на улице. Наконец раздался высокий, на пределе слышимости, электронный писк, и стальная дверь медленно отворилась. Я прошел через небольшой ярко освещенный коридор, толкнул деревянную дверь и оказался в тихом московском переулке. Уже стемнело. Лицо тут же ощутило водяную пыль, которой был насыщен вечерний воздух. Это и дождем-то не назовешь! Такое впечатление, что мельчайший дождик не падает, как положено, с неба на землю, а знай себе, висит в воздухе, покрывая пленкой воды все, что придется. Меня, например. Я провел ладонью по лицу и стряхнул с мокрой ладони несколько крупных капель, затем поднял голову и поглядел на высокий фонарь, горящий неподалеку. Три круглых плафона фонаря смотрелись расплывчато и были окружены мутными радужными ореолами – красиво! Не самая плохая погода, градусов двенадцать-тринадцать. Было совсем не холодно, луж под ногами не было. Казалось, что большая часть водяной пыли, достигая земли, тут же в нее впитывается. Нужно не спеша прогуляться, подумать, как мне жить дальше, и как строить отношения с Петровым. По переулку я вышел на Садовое кольцо и медленно двинулся по направлению к Смоленской площади.

А что, собственно, произошло? Почему упреки Петрова меня так расстроили? – рассуждал я. Действительно недели две назад он попросил меня выяснить количественные показатели зеркальных секвенций. Разумеется, я отлично помню, что он упомянул о важности и срочности этой работы. Возможно, я не сделал всего, что он ожидал от меня. Но тон, которым он меня сегодня отчитывал, совершенно недопустим! – я почувствовал, что снова начинаю злиться, – в конце концов, все эти две недели я напряженно работал. Допускаю, что я несколько увлекся изучением свежих материалов, недавно доставленных нам из Испании, и не уделил поручению своего друга должного внимания. Но этот тон! Какое он вообще имеет право так со мной разговаривать?

С час назад Петров бесцеремонно ввалился в мой кабинет и прямо с порога поинтересовался, чем я занимаюсь. Я увлеченно начал рассказывать про недавно присланные испанские манускрипты, он пару минут меня послушал, а потом крайне невежливо перебил вопросом о зеркальных секвенциях. Я с достоинством ответил, что разобрался с ними уже неделю назад, и теперь имею возможность заняться новым очень перспективным делом.