Нетерпеливый алхимик

Валенсуэла опять смерил меня недоверчивым взглядом, но, скорее всего, у меня просто обострилась мнительность.

— Я знаю только одно: до сих пор он ни в чем таком не замечен, а привлечение его к суду никак не связано с вашим расследованием. Салдивар — ловкий делец, не больно щепетильный в достижении целей, зато с солидным прикрытием. С одной стороны, он вполне способен организовать убийство. Кто его разберет? Но с другой, — слишком хитер и, думаю, не станет рисковать своим положением.

— Что вы имеете в виду, господин лейтенант?

— Салдивар нашел бы более тонкий способ убрать с дороги того, кто ему мешает. Около двадцати лет назад он начал почти с нуля. Сейчас ему пятьдесят с хвостиком; он сколотил себе миллиардное состояние — и исключительно за счет смекалки и умения вертеть законом. Он всегда выходил сухим из воды, поскольку к его услугам пятнадцать-двадцать юристов и связи в самых невообразимых местах. Короче говоря, Салдивар имеет под рукой все средства, чтобы утопить человека, не прибегая к убийству.

— Нелегкая добыча для следователя, — заметил я.

— Не то слово. Если захочешь прищемить ему яйца, то сначала позаботься о безопасности своих, — предупредил меня лейтенант, — а главное, будь готов к тому, что твоему шефу поступит звонок сверху.

— С вами такое уже случалось, господин лейтенант?

— Нет, — отчужденно отозвался Валенсуэла. — Пока мы лишь собираем на него досье и считаем преждевременным предпринимать лобовую атаку. Судебные процессы против Салдивара инициированы другими.

— Кем?

— Одним желторотым прокурором и многочисленными недругами. Особенно усердствует некий Криспуло Очайта, в чьих руках сосредоточено все крупное строительство в Гвадалахаре. Эти двое лупят друг по другу перекрестным огнем из кляуз, тяжб да судебных исков и кормят целую армию адвокатов.

— Вот даже как? — удивился я, прикинувшись простачком.

— Два сапога пара. Очайта в чем-то на него похож, только грубее и калибром помельче, так как имеет ограниченное поле деятельности. Они неоднократно схлестывались на муниципальных конкурсах в борьбе за продвижение разного рода проектов. Очайта воображает себя эдаким петухом в курятнике, а Салдивар влез туда со всеми потрохами и здорово его общипал, сотворив себе еще одного заклятого врага, который постоянно ищет повода для ссоры. И все-таки коррумпированные политики отдают предпочтение Салдивару. Он выглядит более обтесанным и не так мозолит глаза. Чтобы тебе было понятнее, объясняю: Очайта разъезжает на желтом «ламборгини дьябло» [63]и без зазрения совести устраивает шумные пирушки с проститутками. Салдивара не так-то просто упечь под суд, а Очайта может попасться со дня на день. Он уже и так держится на волоске и вот-вот проиграет пару затеянных против него дел. Поделом, за глупое бахвальство надо платить.

У лейтенанта понемногу развязывался язык. По-видимому, он был неплохо осведомлен, и его распирало от желания поделиться с кем-нибудь своими соображениями. Даже самые надменные субъекты порой оказываются беззащитными по милости непомерного тщеславия и необоснованных претензий на обладание высоким интеллектуальным уровнем.

— Скверно, господин лейтенант, — подытожил я. — Собственно говоря, мы собираемся запустить руку в осиное гнездо.

— Не знаю, как ты, а я не собираюсь, — охладил он мой пыл. — И рекомендую хорошенько оглядеть то место, куда будешь ступать. Не ровен час — вляпаешься.

— У великого человека — да нет слабостей?! Ни за что не поверю, — попытался отшутиться я.

— У Салдивара? Могу назвать лишь одну — женщины, — сказал он и машинально посмотрел на Чаморро. — Однако, в отличие от Очайты, он не жалует проституток. Типичный дамский угодник цветы, драгоценности, романтические путешествия — все идет в ход, чтобы ублажить очередную пассию, но ни одна не задерживается более трех месяцев.

— А я уж было удивилась, — подала голос Чаморро, нарушив обет молчания, наложенный на ее уста заниженной самооценкой.

Полученные от Валенсуэлы сведения, собранные нами материалы и показания свидетелей сложились в запутанный клубок несуразностей, и мы с Чаморро очутились в самом его центре. И если четыре месяца назад нас угнетало отсутствие информации, позволявшей пролить свет на смерть Солера, то сейчас трудность состояла в ее переизбытке. На беду следователя и на счастье подозреваемого, непозволительно выдвигать обвинение на основе одних лишь гипотез, какими бы правдоподобными они ни казались. Необходимо выстроить четкую цепочку, в которой одно событие логически вытекает из другого, а затем укрепить каждое из звеньев неопровержимыми доводами. При создавшемся положении самым легким выходом было бы сосредоточиться на Очайте, и самым трудным — взять на мушку Салдивара. Поэтому мы предпочли начать с последнего.

В отношении Салдивара вырисовывались две линии тактики: первая — досконально изучить материалы заведенных на него уголовных дел, а также всех сделок и проектов с участием Тринидада и отыскать в них признаки, указывающие на какой-нибудь конфликт между боссом и подчиненным; и вторая — идти напролом, невзирая на риски и препятствия. Не скрою, моя ленивая и своенравная натура тяготела ко второму варианту, однако помимо этого, существовали и объективные причины. Реализация первого варианта потребовала бы много недель и привлечения дополнительного персонала, о котором я не смел даже мечтать. Достаточно того, что нас с Чаморро никто не дергал, и мы посвящали все наше время одному-единственному расследованию.

Некий период моей жизни ушел на горькое осознание узости собственного мышления и неумения концентрировать волю, и тогда я ухватился за шахматы как за спасительную соломинку. Особенно меня увлекал эндшпиль, когда на поле оставалось минимальное количество фигур и было необходимо мобилизовать скудные внутренние ресурсы. Разрабатывая тактику против Салдивара, я вспомнил про долгие бдения над шахматной доской и засучив рукава принялся за подготовку заключительной части партии.

Телефон его офиса я добыл у Родриго Эхеа, кстати сказать, не оказавшего ни малейшего сопротивления. Салдивар был не из тех, к кому можно нагрянуть без предварительной договоренности даже в качестве полномочного представителя власти. В подтверждение моих догадок его секретарша (или секретарша его личного секретаря) сначала обескуражила меня, сообщив, что сеньор Салдивар в настоящий момент находится в отлучке, а потом обнадежила, любезно записав мои данные (я с удивлением продиктовал ей по буквам лишь последний слог фамилии) и пообещав связаться со мной в ближайшее время. Действительно, через три часа, когда я уже собирался уйти обедать, на моем столе раздался пронзительный телефонный звонок.

— Сержант Бевилаква? — спросил негромкий, но звучный мужской голос.

— У аппарата, — ответил я.

— Леон Салдивар, — представился он. — Как мне сообщили, вы хотели со мной поговорить.

— Совершенно верно. Я звонил вам утром.

— Полагаю, речь пойдет о Тринидаде Солере.

— Правильно полагаете, — подтвердил я, немного озадаченный.

— Вас устроит сегодня во второй половине дня?

— Как вам будет угодно. Не хотелось бы нарушать ваши планы, — прибавил я, раздумывая над тем, кто же на самом деле инициатор нашей встречи: я или он.

— Значит, сегодня после обеда. Скажем, часика в четыре, хорошо?

— Прекрасно. Я приеду к вам в офис.

— Нет, — возразит он повелительным тоном, вероятно, не сумев сразу избавиться от застарелой привычки отдавать распоряжения целому штату лизоблюдов с трясущимися поджилками. — Приезжайте ко мне домой, так будет удобнее.

Я записал адрес. Будьте уверены, он жил не в какой-нибудь там дыре, а в северном пригороде, являющемся частью зеленого пояса Мадрида, где все улицы носят название того или иного дерева.

— До свидания, — сказал Салдивар и повесил трубку, не дав мне времени ответить.

Без десяти минут четыре я катал по тихим безлюдным кварталам поселка. Дорога то и дело перемежалась гигантскими «лежачими полицейскими», которые принуждали водителей сбрасывать скорость до 20 км/час — неукоснительно выполнявшееся здесь правило, меж тем как в любом другом районе Мадрида оно нарушалось бы с бесшабашной свободой, прямо пропорциональной безнаказанности. Пока я увертывался от устрашающих препятствий единственно доступным мне способом — униженным смирением, в голове бродили весьма поучительные для моего жизненного опыта мысли: иной раз совсем нелишне подчиниться запретам при условии их действенности. Несмотря на море корыстной риторики и бурю спекулятивных протестов, подобные запреты пользуются всемерной поддержкой общества и составляют едва ли не единственно реальную силу, призванную для его защиты.