Зимняя жертва

— Да, он хочет что-то рассказать, но сначала братья Мюрвалль. Или как ты думаешь?

— Семейка Мюрвалль, — соглашается Зак и кивает на дверь. — Интересно, что это такое на сердце у молодого Уннинга?

— Стоит перейти через дорогу, и цены на жилье падают на тридцать процентов, — говорит Зак, поворачивая возле пустынной автозаправочной станции на дорогу к группе домов, известной под названием Блосведрет.

Снаружи яростно трещит мороз, мечется во всеоружии своих градусов в порывах ветра, вздымая снег на мертвых сугробах; белая пыль прозрачными волнами омывает ветровое стекло.

— Черт, как дует! — говорит Малин.

— Даже небо белое.

— Зак, помолчи, закрой рот.

— Малин, я люблю, когда ты ругаешься, мне это нравится.

Жуткое место. Таково первое впечатление.

Все-таки хорошо иметь под боком Зака. Случись что — он сориентируется за доли секунды. Когда тот наркоман из Ламбухова вытащил свой шприц и приставил к ее горлу, она и глазом моргнуть не успела, как Зак ударил его по руке так, что тот выронил свое оружие. А потом Зак повалил наркомана и продолжил бить в живот.

Ей пришлось тогда схватить коллегу за руку, чтобы он остановился.

«Форс, не волнуйся, это будет выглядеть как пара обычных тумаков. С его стороны все серьезнее. Он хотел, черт возьми, убить тебя, а этого мы не могли допустить».

Новый порыв ветра, еще сильнее прежнего.

— Удивительно, ведь по дороге сюда почти не дуло. Что случилось?

— Блосведрет — Бермудский треугольник. Здесь может случиться что угодно.

Одна-единственная улица — Блосстиген.

По одну сторону дороги — красный деревянный дом, по другую — гараж и мастерская. Еще один дом — кирпичный, жалюзи подняты. Большое белое здание впереди, в самом конце улицы, почти не видно сквозь метель.

В домах, не принадлежащих семье Мюрвалль, тихо: очевидно, все на работе. Часы на инструментальной панели показывают половину двенадцатого, скоро время обеда, и Малин чувствует, как сжимается желудок.

Еды, но, пожалуйста, только не кофе.

Братья Мюрвалль живут по соседству, в двух последних деревянных домах и кирпичном. Белая вилла принадлежит их матери. В окнах деревянных домов темно, возле них валяются разбитые автомобили, наполовину обледенелые и припорошенные снегом. Но в кирпичном доме за шторами свет. Черная железная ограда, ветхая и гнутая, качается под порывами ветра. Напротив тяжелые ржавые железные двери мастерской, перед которой стоит «рейнджровер», старая модель.

Зак останавливает машину.

— Дом Адама.

— Позвоним.

Они застегивают куртки, выходят из машины. Здесь разбитых автомобилей еще больше, но они не такие, как у Янне. Эти брошены на произвол судьбы, и нет любящей руки, которая могла бы о них позаботиться. У входа в гараж зеленая «шкода»-пикап. Зак заглядывает в погрузочную платформу, разгребает снег перчаткой, качая головой.

Порывы ветра, не поддающиеся никакому описанию — озлобленные, мощные, дышат арктическим холодом, который легко и словно с насмешкой проникает сквозь ткань куртки и шерстяное полотно свитера.

Песок на бетонной лестнице. Звонок не работает. Зак барабанит в дверь, но все тихо.

Малин заглядывает в дом сквозь зеленое стекло и различает слабые контуры предметов в прихожей, детскую одежду, игрушки, оружие. Кругом беспорядок.

— Никого нет дома.

— Должно быть, они на работе, — предполагает Малин.

— Вероятно, стали честными людьми, — кивает Зак.

— Странно, — замечает Малин. — Тебе не кажется, что дома каким-то образом связаны друг с другом?

— Все они — одно целое. Даже не в материальном смысле. Если у домов бывают души, то у всех у них душа общая.

— Пойдем к жилищу матери.

Деревянная вилла находится в каких-нибудь семидесяти пяти метрах вниз по дороге, но невозможно что-то различить, кроме контуров фасада и белого дерева, тут и там мерцающего в окружающей белизне.

Приближаясь, они видят сквозь слабеющую пургу и морозную дымку целый яблоневый сад. Черные ветви высоких деревьев качаются на ветру, топорщась в разные стороны, и Малин втягивает в себя воздух, пытаясь почувствовать весенний запах цветущих деревьев и аромат яблок позднего лета.

Но этот мир не имеет запаха.

Она открывает глаза.

Фасад дома осел, и кривое дерево, кажущееся изможденным, решительно сопротивляется смерти. Из окна льется свет.

— Мать семейства, похоже, дома, — говорит Зак.

— Да, — отвечает Малин, но больше сказать ничего не успевает.

Дверь белой виллы открывается, и появляется высокий мужчина — со щетиной по крайней мере недельной давности вокруг четко очерченного рта, одетый в зеленый рабочий комбинезон. Он стоит на крыльце и пристально смотрит на них.

— Кто вы, черт возьми? Попробуйте подойдите к дому — и я прострелю вам головы!

— Добро пожаловать в Блосведрет. — В улыбке Зака сквозит нетерпение.

— Мы из полиции.

Малин приближается к человеку на крыльце, протягивая удостоверение.

— Можно войти?

Теперь она их видит — семью, которая разглядывает гостей в окна белого дома: усталых женщин, детей разного возраста, закутанную в шаль даму с черными глазами, острым носом и прямыми прядями белых волос, падающими на прозрачные, словно стеклянные, щеки. Малин смотрит на лица за окном, и ей кажется, будто все эти люди срослись нижними частями своих тел, скрытыми сейчас от ее глаз, в одно целое. Что их бедра, колени, икры и ступни ног слиты, неотделимы друг от друга и все они есть нечто иное, отличное от нее и осознающее свое превосходство.

— Что вам нужно? — бросает им в лицо человек с крыльца.

— А с кем мы имеем честь говорить? — решительно уточняет Зак.

— Элиас Мюрвалль.

— Тогда, Элиас, впустите нас и не заставляйте стоять на этом морозе.

— Мы никого сюда не впускаем.

Из дома раздается резкий женский голос, обладательница которого, как видно, привыкла во всем добиваться своего:

— Впусти же полицейских, мальчик.

Элиас Мюрвалль отступает в сторону, следует за ними в прихожую, где в нос им ударяет запах тушеной капусты.

— А обувь вам придется снять, — говорит тот же женский голос.

Прихожая завалена зимней одеждой: детскими куртками всевозможных расцветок, дешевыми пуховиками, камуфляжем. Отсюда Малин видит и прихожую: стильная мебель на коврах «вильтон», репродукции пейзажей Юхана Крутена с изображениями эстергётландских пастбищ, купающихся в лучах солнца, неуместный здесь тонкоэкранный монитор последней модели.

Малин снимает ботинки от «Катерпиллар», в одних носках чувствуя себя беззащитной среди этих людей.

Кухня.

За гигантским раскладным столом посередине, накрытым к обеду, сидит в напряженном молчании, должно быть, семья Мюрвалль в полном составе. Их больше, чем она видела в окне, и вовсе они не срослись между собой. Малин успевает насчитать трех женщин с младенцами на руках; дети самых разных возрастов сидят вокруг стола на стульях. Разве некоторые из них не должны быть в школе? Надомное обучение? Или они еще слишком малы?

Мужчин здесь двое: один гладко выбрит, у другого короткая ухоженная борода. Они одеты в такие же рабочие комбинезоны, что и Элиас Мюрвалль, и имеют такой же решительный вид. Выбритый кажется моложе — должно быть, это Адам. Он постукивает по поверхности стола, словно это дверь, у него синие глаза такого темного оттенка, что кажутся черными, как у матери. Средний брат, Якоб, лысеющий, с заметным под комбинезоном брюшком, сидит у камина и смотрит затуманенным взглядом, словно ему уже тысячу раз приходилось сталкиваться с полицейскими и он тысячу раз посылал их ко всем чертям.

Мать семейства стоит у камина — худенькая невысокая женщина в красной юбке и серой кофте.

— По средам у нас на обед капустный пудинг, — обращается она к Малин.

— Отлично, — отзывается Зак.

— А вам-то откуда знать? — удивляется хозяйка. — Или вы уже ели мой капустный пудинг?