Обскура

Жан не отвечал. Солнце заслонили облака, и свет в комнате стал совсем тусклым, а картина — еще более мрачной. Взгляд Жана то и дело останавливался на вытянутой руке одного из манекенов, указывавшей, как видно было на снимке — да и можно было догадаться по изначальной композиции картины Мане, — на мертвое тело Анриетты Менар. Несмотря на то что трупа здесь уже не было, Жан, словно под воздействием какой-то оптической иллюзии, видел белый, чуть светящийся призрак на том месте, где мертвая девушка находилась еще совсем недавно.

— Ну с меня, пожалуй, хватит, — произнес он вполголоса, не оборачиваясь, словно бы для самого себя, а не Берто, который ушел в другой конец комнаты.

Ветер прогнал набежавшее облака, и в комнату вернулось прежнее освещение. Но даже когда он и Берто вышли во двор на яркое солнце, Жан все еще не мог прийти в себя после увиденного. Они пешком дошли до Сены и сели на прогулочный пароходик, который довез их до центра Парижа. Эта поездка оказалась гораздо более приятной и бодрящей, чем предыдущая — в фиакре.

С трудом перешагнув через клетки с курами, которые везла с собой какая-то мегера, они сошли на пристань недалеко от здания парижского муниципалитета. Жан, не произнесший ни слова с самого начала поездки, по-прежнему молчал. Берто взглянул на него с легкой насмешкой.

— Что, не слишком похоже на те картины, которые ты видел в Лувре? — спросил он.

После того как они распрощались, Жан направился к мосту, чтобы перейти на левый берег. Он мог бы сойти и раньше: пароходик останавливался на набережной Вольтера, и от пристани до дома было совсем недалеко. Но он решил прогуляться вдоль набережной, глядя на воду, вид которой всегда его успокаивал, прогоняя черные мысли.

Добравшись до дома, Жан сразу поднялся к себе. Недавнее зрелище по-прежнему его угнетало. Он вспомнил историю Терраса, с описанием такой же мизансцены в Экс-ан-Провансе… Жан ничего не сказал об этом Раулю Берто. Но что он мог сказать? Все случившееся было так смутно, так… необъяснимо.

Сибилла еще не возвращалась — сегодня вечером она играла в театре. Интересно, много ли народу собралось посмотреть пьесу Лабиша?.. Жан предпочел бы, чтобы в этот вечер Сибилла ждала его дома. Он налил себе вина. Первые же несколько глотков принесли ему то, в чем он так нуждался: словно некий защитный барьер воздвигся между ним и картиной, отпечатавшейся в его памяти во всех подробностях и еще более жуткой оттого, что ее смысла он не понимал. В самом деле, чему она служила? В чьем больном мозгу могла зародиться такая мысль — убивать ради того, чтобы создавать подобные картины?.. Причем даже не ради славы: «художник», судя по всему, решил сохранить инкогнито. Какая разновидность безумия могла породить такое преступление? Методично осуществленное и тщательно подготовленное — вплоть до малейших деталей, вроде вишен в корзине и фона, нарисованного на холсте? И отчего такая жестокость — посадить жертву прямо напротив печи, откуда шел ядовитый дым?

Не говоря уже о том, что послужило причиной такого интереса к творчеству уже умершего художника — точнее, к одной-единственной его картине? Две «некрорепродукции» картины «Завтрак на траве», которые разделяли всего несколько недель! Не могло быть и речи о случайном совпадении — несомненно, это дело рук одного человека. Несмотря даже на то, что одну «репродукцию» отделяли от другой несколько сотен километров. Как произведение искусства может вызвать такую страсть и толкнуть на столь ужасное преступление? Стать причиной убийства?

Жан вновь ощутил глухую подспудную тревогу, которая не давала ему покоя уже давно; у него было предчувствие, что глубинная суть этой истории, ее самая секретная пружина, никак не связана с человеческими страстями — скорее, это имеет отношение к медицине. Но не той, которой занимался он сам, а той, которая была специальностью Жерара. Той, что имеет дело не с физическими заболеваниями и повреждениями, а с болезнями другого рода, зарождающимися в различных областях мозга и проявляющимися в виде всевозможных странностей и отклонений в поведении, притом что основная их причина чаще всего оставалась неизвестной. Жан был знаком с множеством теорий на этот счет, например с теорией «перерождения человеческого существа» доктора Мореля, согласно которой заболевания нервной системы могут иметь в своей основе страсти, доведенные до пароксизма: страх, ужас, гнев, печаль или даже неукротимая радость. Он также слышал о том, что причиной невротических расстройств может стать сильное умственное перенапряжение, — помнится, эта теория вызвала дружный смех в студенческой аудитории…

Но все эти вопросы не могли заслонить самого главного: почему именно он вовлекся в эту историю? Почему он вдруг свернул с привычного пути, отправившись сегодня в это проклятое место, а не к больному? Точно так же, как совсем недавно последовал за Обскурой в «Фоли-Бержер», вместо того чтобы пойти на дебютный спектакль Сибиллы… Что за помутнение на него нашло — на него, чья жизнь до этого была такой упорядоченной? Какая сила вдруг толкнула его на скользкий путь?

Устроившись в глубоком кожаном кресле, он рассеянно оглядел свой кабинет. Здесь, в окружении стеллажей с книгами, он провел множество приятных часов, один или в обществе Сибиллы. Сибиллы, которая хотела ребенка и знала, как обустроить их семейную жизнь наилучшим, по ее мнению, образом. Зачала ли она уже этого ребенка, которого так долго ждала?.. Он утопил этот вопрос в очередном бокале вина и, движимый каким-то импульсом, поднялся. Взгляд его упал на одну из книг: «Полное руководство по судебной медицине» Бриана и Шоде, 1863 года издания. Он взял книгу и раскрыл ее на главе, посвященной смерти от удушья. Здесь было приведено довольно редкое свидетельство… Жан пролистнул несколько страниц и наконец нашел то, что искал.

Жан закрыл книгу и положил ее на стол. Вот что пришлось вынести несчастной Анриетте Менар. Ее смерть не была безболезненной, отнюдь нет. И вполне вероятно, что убийца, до мелочей продумавший мизансцену и не собирающийся допустить ничего случайного и непредвиденного, тайно наблюдал за ее агонией — например, из-за стеклянной двери справа от камина, откуда хорошо было видно привязанную к креслу жертву.

Жан подошел к окну. Уже стемнело, и он увидел свое отражение в оконном стекле.

Он не знал, сколько времени простоял там, устремив невидящий взор в темноту, но вдруг услышал, как распахнулась входная дверь. Выйдя навстречу Сибилле, он заметил, что она не так весела, как обычно.

— О-ля-ля! Ну и тоска! — сказала она. — С каждым спектаклем публика все равнодушнее! Еще два-три таких вечера, как сегодня, — и пьесу придется убирать из репертуара… Да что с тобой такое? — вдруг произнесла она слегка встревоженным тоном.