Хроники неприкаянных душ

Речь шла о плитке, расположенной под той, где была изображена сценка с матерью и сыном. Здесь, на берегу извилистой речки, стояла изящно выписанная белым и голубым небольшая ветряная мельница. Художник был хороший. Он заставил зрителя поверить, что лопасти мельницы поворачивает дующий с реки ветер, потому что парящие в отдалении птицы под налетевшим невидимым порывом опустили крылья.

Чай остыл. Они к нему даже не притронулись.

Изабелла сбегала проверить, дремлет ли дедушка наверху, затем принесла из чулана ящик с инструментами.

— Только, пожалуйста, не сломай, — попросила она.

Уилл обещал быть осторожным, но гарантий не дал. Выбрав самую тоненькую отвертку, он взял легкий молоток и, затаив дыхание, начал осторожно постукивать ею по ровному слою цементного раствора между плитками.

Работа двигалась медленно. Покончив с вертикальной частью, Уилл перешел на горизонтальную. Примерно через полчаса все грани плитки были свободны от раствора. Поскольку работать пришлось близко от огня, Уилл взмок от пота. Теперь осталось самое трудное — отделить плитку. Изабелла стояла рядом, нервно следя за каждым его движением.

Все оказалось проще, чем он ожидал. Достаточно было стукнуть отверткой три раза, чтобы плитка пошевелилась и приподнялась миллиметра на три. К счастью, только одна. Уилл положил инструменты и стал легко ее покачивать.

Вскоре плитка оказалась в его руках, целая и невредимая.

В центре открывшегося темного квадрата виднелась круглая деревянная заглушка.

— Вот почему ничего не было слышно, когда я простукивала, — произнесла Изабелла.

Уилл извлек отверткой заглушку, которая закрывала выдолбленный в дереве тайник, и повернулся к ней.

— Нужен фонарик.

В ящике с инструментами нашелся фонарик в виде авторучки. Он посветил, а затем попросил подать пассатижи.

— Что там? — спросила Изабелла.

— Вот это, — ответил он, вытаскивая свернутые в трубочку листы пергамента и передавая ей.

Изабелла развернула листы и опустилась в кресло.

— Тут по-французски.

— Но ты, конечно, знаешь французский.

— Более или менее.

— Вот и отлично. Читай.

— Почерк отвратительный, но попробую разобрать. Это письмо Эдгару Кантуэллу. Датировано 1530 годом. Боже, Уилл, ты знаешь, кто его написал? Жан Кальвин.

— А кто он?

— Жан Кальвин? Реформатор Церкви. Основоположник кальвинизма, выдвинувший идею предопределения человеческой судьбы. Выдающийся духовный мыслитель XVI века. — Она пробежала глазами страницы. — И смотри, Уилл, он пишет о нашей книге.

20

1527 год

Роксол

Середина зимы. Лес и окружающие Кантуэлл-Холл поля потонули в снегу. Самое время для охоты. Кабан, которого все утро гнал Томас Кантуэлл со своими гостями, был проворный и сильный. Но уйти ему не удалось. Следы животного отчетливо виднелись на снегу, а собак сейчас не отвлекали посторонние запахи. Так что быть кабану скоро зажаренным.

Кульминация охоты — это момент убийства зверя. Особенно интересные эпизоды потом еще долго вспоминают за кружкой эля у камина.

Наконец собаки загнали кабана в непроходимую вересковую чащу. Он метнулся и пронзил клыками одну, зато другие свирепо вцепились в него сзади. Охотники натянули поводья и встали в полукруг на безопасном расстоянии. Барон повернулся в седле к сыну Эдгару, тощему узколицему, нескладному семнадцатилетнему парню.

— Давай, Эдгар. Возьми его.

— Я? — пробормотал юноша.

— Да, ты! — раздраженно бросил барон.

— Почему не я, отец? — прогундосил брат Эдгара Уильям, сидящий на коне рядом.

Уильям был широкоплечий, с квадратным подбородком. В общем, настоящий воин. На год моложе Эдварда.

— Потому что я так сказал! — проворчал барон.

Уильям зло прикусил губу.

Эдгар неохотно спешился, оглядываясь на весело балагуривших кузенов и дядей. Слуга тут же протянул ему токке — длинное копье, специально для охоты на кабана, с поперечиной под острием, чтобы нельзя было проткнуть слишком глубоко. Тот, кто владел оружием должным образом, легко накалывал сердце кабана и вытаскивал из шкуры наружу.

Крепко сжав токке обеими руками, Эдгар нерешительно двинулся вперед по глубокому снегу. Настороженный кабан видел, как он подходит, и захрюкал, а потом пронзительно завизжал. Это возбудило собак, и они разразились громким лаем. С колотящимся сердцем Эдгар медленно приближался к загнанному животному. Отец впервые оказал ему такую честь — а это была честь, — и он не имел права осрамиться, показать страх. Прикидывая, как ловчее использовать свой рост и ударить, не подходя вплотную, он оглянулся на отца. Тот сердито махнул рукой.

Наконец Эдгар решился и, пригнув голову, ринулся вперед. На его беду, кабан в этот момент надумал прорваться. Ему попыталась помешать вцепившаяся в холку борзая, но зверь расправился с ней за несколько секунд и свирепо метнулся прямо на Эдгара, нацелив клыки в пах.

Эдгар попытался шагнуть назад, но сапог застрял в снегу, и он начал падать навзничь, опираясь на комель копья. Так было угодно Господу, что рычащий, брызгающий слюной кабан напоролся грудью на лезвие токке меньше чем в полуметре от того места, где должен был превратить Эдгара в евнуха. С ужасным визгом и фонтанируя кровью, свирепое животное сдохло между ног лежащего на спине Эдгара.

Эдгар еще не пришел в себя и весь дрожал — то ли от холода, то ли от перенесенного ужаса, — когда охотничья группа собралась у пылающего камина в большом зале. Мужчины громко разговаривали и смеялись, поглощая большие куски пирога и запивая их вином. Уильям веселился вместе со всеми, довольный позором брата. Молчали только Эдгар и его отец. Барон сидел в большом кресле у камина, угрюмо потягивая вино. Эдгар в самом углу делал то же самое.

— Когда подадут кабана? — спросил один из кузенов Эдгара.

— К вечерней трапезе, — ответил другой. — А что ты так торопишься?

— Да вот мечтаю впервые отведать дичь, которая сама себя лишила жизни.

Взрыв смеха заставил барона поморщиться. Он помрачнел еще сильнее. Старший сын постоянно вызывал у него раздражение и досаду. Бездарный отпрыск. Учится без усердия, наставники его едва терпят. Благочестием не отличается. А сегодня все увидели, какой он охотник. Чудо, что остался жив. Вот пьянство и распутство — в этом сын преуспел.

Все двенадцать рождественских дней барон размышлял, молился в семейной часовне и пришел к решению относительно парня. Сейчас он укрепился в разумности своего плана.

Эдгар осушил кубок и налил еще. Затем взглянул на отца, который сидел насупившись, и его снова залихорадило.

Вечером, когда стемнело, Эдгар проснулся в своей холодной комнате на верхнем этаже Кантуэлл-Холла, где задремал после выпитого вина. Он зажег свечу, бросил на красные угольки в небольшом камине несколько поленьев и, натянув поверх ночной рубахи плотный плащ, высунул голову за дверь. В дальнем конце коридора, у покоев леди Кантуэлл, на скамейке в ожидании вызова сидела горничная Молли, невысокая полногрудая миловидная девушка примерно на год моложе Эдгара. Ее пышные черные волосы были убраны под льняной чепец. Она посмотрела на него и застенчиво улыбнулась.

Эдгар поманил ее пальцем. Повторять жест не потребовалось. Девушка с опаской покосилась на дверь госпожи и поднялась. Затем шагнула к нему в комнату. Тихо, молча. У них так уже давно было заведено. Однако на сей раз любовникам не повезло, потому что из своей комнаты вышел Уильям Кантуэлл. Увидев, как Молли скользнула в покои брата, он радостно заулыбался и побежал вниз.

Эдгар плюхнулся на кровать.

— Ну что, Молли, соскучилась?

— Мы только вчера виделись, милорд, — мягко отозвалась она.

— Это ж было давно, — удивился он, притягивая ее к себе.

Молли хихикнула.

— Я долго не могу. Миледи может позвонить в любой момент.