Обскура

С трудом сдерживая смех, она соскользнула с колен Жюля и сама опустилась на колени перед ним. Он сидел неподвижно, но она чувствовала, что все его тело напряжено. Пальцами одной руки она осторожно ласкала его член, другой поглаживала область паха. Он в ответ начал гладить ее волосы. Когда она почувствовала, что он немного расслабился, она заключила его член, уже достаточно отвердевший, но еще не слишком увеличившийся в размерах, в кольцо из указательного и большого пальцев и принялась медленно двигать рукой вверх-вниз.

— Уи-и-иииккк! — хрипло произнес попугай у нее за спиной.

Она не смогла сдержаться и снова коротко рассмеялась, но этот смех в напряженной тишине прозвучал неожиданно громко.

В тот же момент Жюль стальной хваткой стиснул ее запястья и оттолкнул ее с такой силой, которой она в нем даже не подозревала. Бледный, с дрожащими губами, Жюль Энен поднялся. Обскура, все еще стоявшая на коленях, попыталась его удержать, но было уже поздно. Он застегнул панталоны, потом, подойдя к зеркалу над камином, лихорадочно завязал галстук.

Когда она поднялась, он уже вышел из комнаты. Эктор, больше не обращая на нее никакого внимания, спокойно чистил перья на чуть приподнятом левом крыле.

Хлопнула входная дверь, послышались торопливые шаги вниз по лестнице. На глазах Обскуры выступили слезы. Какая идиотка! Своим смехом она все испортила. Теперь снова придется начинать все с нуля… Это только ее вина: она всегда легко относилась к таким вещам, которые для большинства мужчин были очень серьезны — и уж точно для Жюля Энена, об этом можно было бы и догадаться… Надо же ей было так по-дурацки себя вести!..

— А тебя я накажу! — сердито сказала она попугаю, грозя пальцем. — И даже не думай снова такое устроить! В следующий раз, когда он придет, будешь сидеть в клетке под темным покрывалом!

Она вытерла слезы и с досадой закусила губы. Хороша же она будет, если упустит единственный шанс, который предоставила ей судьба, послав этого, в общем-то, не самого плохого человека.

Взгляд ее упал на бутылку шампанского в ведерке со льдом. В бутылке еще оставалось вино. Она наполнила свой бокал. Как всегда, шампанское привело ее в хорошее расположение духа. Слезы исчезли так же быстро, как и появились.

— Ладно уж, — примирительно сказала она попугаю, — я на тебя не сержусь. Он сам виноват, этот евнух!

Со свойственной ей детской спонтанностью она вскочила и, быстро подойдя к столу, положила рядом с попугаем земляной орех, на который тот сразу же набросился. Кривые когти с восхитительной ловкостью освободили орех от скорлупы.

Но вскоре страшный призрак старости вновь предстал перед ней. Что может быть ужаснее старой проститутки?.. Она видела таких — глубокие морщины на их лицах уже не мог скрыть никакой грим, и обычно они заканчивали свои дни в самых дешевых и убогих публичных домах где-нибудь вблизи военных гарнизонов, в Монруже или Шаронне, где порой отдавались солдатам или батракам-поденщикам за стакан пива или рюмку абсента. Пятьдесят сантимов за «номер» и право уединиться в какой-нибудь конуре на соломенной подстилке со старой развалиной…

Какая женщина захотела бы для себя подобного будущего? А ведь его не избежать, если она будет и дальше так себя вести — бесцеремонно смеяться в лицо своему покровителю в крайне деликатной для него ситуации. Такая перспектива снова вызвала у нее слезы. Но, еще не успев их вытереть, она снова разразилась смехом — в конце концов, до старости еще надо дожить! А она всегда подозревала, что не доживет до седых волос.

Она вылила в свой бокал остатки шампанского из бутылки и, ощутив новый душевный подъем, нетвердым шагом приблизилась к Эктору. Сквозь пелену слез ей показалось, что кресло все еще продолжает слегка покачиваться, как будто Жюль Энен только что ушел. Между прочим, в кресле такой конструкции можно было бы неплохо позабавиться с любым нормальным мужчиной, сказала себе она, оживив в памяти некоторые сцены из прошлого.

Эти далекие и приятные воспоминания неожиданно обратили ее мысли к юному медику без гроша в кармане, доктору Корбелю, этому идеалисту, которым она могла бы вертеть, как захотела. Но ради чего?..

Глава 11

С трудом подавив вздох, доктор Корбель убрал стетоскоп обратно в сумку. Человек, которого он только что прослушивал, затрясся в жестоком приступе кашля. Этот бывший каменотес был болен туберкулезом легких, и сейчас у него была так называемая кавернозная стадия, в ходе которой туберкулезная масса, заменившая здоровую ткань, превращается в гной. Жан определил это с первого взгляда, по синюшной бледности лица и рук больного. Из-за сильно выпирающих лопаток, напоминающих обломки крыльев, со спины он походил на падшего ангела. Жан понимал, что жить этому человеку осталось несколько месяцев, если не недель, но ни в коем случае не мог ему об этом сказать. Его роль заключалась в том, чтобы подбодрить пациента и дать ему хоть какую-то надежду на выздоровление.

— Можете надеть рубашку, — мягко сказал он. Кожа больного блестела от пота и казалась почти прозрачной. — Здесь темно, — добавил Жан, обращаясь к его жене, — не могли бы вы зажечь свет? Мне нужно выписать рецепт.

Женщина чиркнула спичкой, зажгла фитилек керосиновой лампы и снова накрыла ее стеклянным абажуром. Свет оказался достаточно ярким, чтобы Жан увидел ребенка, который молча рисовал, сидя прямо на полу. Он заметил его, еще когда вошел, но потом забыл о нем — за все это время мальчик не издал ни звука. На вид ему было около пяти лет. И скорее всего, он проводил целые дни в болезнетворной атмосфере этой комнаты, рядом с непрерывно кашляющим отцом.

Жан сел за единственный стол и вынул из сумки блокнот. Медленно, неловко двигая пальцами — это тоже было плохим признаком, — больной наконец застегнул рубашку. Быстрый нервный скрип пера был единственным звуком среди гнетущей тишины. Впрочем, если прислушаться, можно было уловить и скрип карандаша, которым рисовал ребенок.

«Каждый вечер перед сном вводить с помощью клизмы, используя зонд с насадкой № 16, 2 ст. ложки теплого молока, в которых растворить: 1 ст. ложку креозотового кофе, 4 ст. ложки креозотового кофе, очищенного от бука (10 г), и отвар панамского дерева (90 г). Если моча потемнеет, уменьшить дозу».

Он перечитал рецепт, подумал и через минуту приписал:

«Если кашель усилится, принимать от 5 до 20 капель в день хлоргидрата героина и лавровишневой воды».

— Вы знаете какого-нибудь аптекаря поблизости? — спросил он у женщины. — Отнесите ему рецепт, он вам все приготовит. Это поможет очистить бронхи и успокоит кашель… Вы умеете читать?

Женщина кивнула.

— Значит, вот этот листок для аптекаря, а другой будет для вас, — сказал он и снова начал писать:

«Свежий воздух, солнце, отдых, рыбий жир, молоко, яйца, 150 г в день лошадиной костной муки — добавлять в суп или, смешав со смородиновым вареньем, намазывать на хлеб.

Не употреблять: табак, вино, уксус, цитрусовые, кофе, перец, черный чай, шпинат, помидоры.

Обеззараживающий раствор (заливать в плевательницу): либо жавелевая вода (2 ст. ложки экстракта жавеля на 1 л воды), либо дезинфицирующая жидкость Кюсса (жидкое мыло 8 г, карбонат соды 4 г, формалина (35-градусный раствор) 40 куб. см на 1 л воды)».

В комнате вновь раздались ужасающие звуки гулкого кашля. У несчастного едва хватало сил поднести руку ко рту, и Жан засомневался, не являются ли все его рецепты пустой тратой времени. Приступ кашля был гораздо сильнее, чем все предыдущие: казалось, человек выхаркивает последние остатки легких.

Жан невольно вздрогнул — ему вспомнилась предсмертная агония матери, продолжавшаяся несколько недель. Она кашляла ночи напролет, и эти звуки доносились до него сквозь стену, отделявшую его комнату от родительской спальни. За несколько дней до смерти этот кашель был больше похож на судорожный лай. Жан плакал, боясь, что уже не застанет мать в живых, когда утром проснется. С каждым днем она угасала, становясь все более худой, изможденной и слабой, чем накануне. Однажды утром она почувствовала себя лучше, но это улучшение было обманчивым. Через два дня ее не стало. Когда Жан вернулся из школы, отец остановил его у дверей спальни, положив руку ему на плечо. По одному этому жесту он обо всем догадался. Войдя в комнату, он увидел врача, стоявшего у изголовья больной, который закрывал свою сумку. Лицо матери на подушке наконец-то выглядело умиротворенным…