Чудо в перьях

— Еще одно разбитое сердце, которое не спасет никакой массаж! — сказал, слабо улыбаясь, Радимов, глядя в ее сторону. Он был как выжатый лимон. Девушки вытирали ему лоб салфетками и пудрили нос и щеки. Он ободряюще им улыбался, целовал руки, но все через силу, преодолевая боль.

— Нельзя вам с вашим сердцем, — сказал ему врач, когда я закончил массаж. — Совсем себя не жалеете. И еще беретесь за всю страну!

— Думаете, предложат? — поднял брови хозяин. — На мой взгляд, у них нет выбора. Они в тупике. Учитывая возраст, а главное, закостенелость и инертность мышления… А что касается моего сердца, то мне не привыкать, доктор. Я дважды умирал от инфаркта.

— Вас спасли в реанимации? — сочувственно спросил врач, щупая пульс. Он был молод, на тонком прямом носу модные затемненные очки.

— Можно сказать и так, — ответил хозяин. — А вы верите, доктор, в перевоплощение?

— Что-то такое читал, — улыбнулся врач. — В статье товарища Цаплина, посвященной вам. И в открытом письме того же автора.

— Плохо, что ваши познания ограничены такого рода литературой! Недосуг читать великие книги? Зато, идя сюда, не забываете надеть защитные очки, а я всякий раз их теряю, когда собираюсь на телевидение… Хотя мой глазник просто требует. Так вот, перевоплощение и есть реанимация, но только уже в другое время и в другом теле.

— Прекрасно, что вы в это верите! — иронично сказал врач. — Теперь я понимаю, в чем ваше преимущество перед другими власть предержащими. Те думают лишь о том, чтобы быть достойно похороненными. Подобно египетским фараонам, они всю жизнь создают себе пирамиды.

— Вот! — вскочил Радимов. — Какое верное сравнение! Далеко ли наши лидеры ушли от деспотов древности? Помни о смерти, втолковывают они простодушному народу, а сами, строя свои усыпальницы, живут как бессмертные боги!

— Только что звонили энергетики… — протянули ему листок.

— Стоп! — простер он руку. — Не надо! Скажете это всем нам в прямой эфир! Я должен узнать о решении своей участи вместе с моим народом!

С экрана исчезла дежурная заставка — белые березки под ветром в чистом поле. Правда, под музыку Оффенбаха…

— Итак, дорогие друзья! — радостно улыбнулась в камеру Елена Борисовна. — Только что мы получили результат изменения потребления электроэнергии в нашем Крае. В эти минуты был выключен всего один телевизор! Поздравляю вас, Андрей Андреевич, со всенародной поддержкой!

— Только один? — разочарованно спросил хозяин. — Тут не может быть ошибки? Роман Романович недавно жаловался мне, что никак не может починить свой старенький «Рубин». Неужели отремонтировал? Тогда позвольте от вашего имени сердечно его поздравить. И поблагодарить! А всех вас спросить: долго ли он будет тянуть на себе в одиночку воз политического плюрализма? Я просто закисаю и задыхаюсь без оппозиции, без кислорода политической борьбы, в котором сгорают без остатка самомнение и самовозвеличивание, непогрешимость и самоуверенность! Это голосование, дорогие мои, — тревожный для меня сигнал!

Но, надеюсь, на новом поприще у меня наконец появится своя оппозиция. Поддержите меня, дорогие мои! Вот за мной стоят люди с плакатами, это первые здоровые ростки, а иначе мне будет нелегко вдали от вас, один на один с обветшалой Системой, и пусть меня постигнет неудача, а она обязательно постигнет, благодаря вашему противостоянию я смогу расшатать основы! Благодарю за поддержку, друзья, хотя она и была удручающе высокой. Я бы даже сказал: настораживающей и безоглядной. Но тем не менее благодарю! И до следующей нашей встречи, как я полагаю, уже на Центральном телевидении!..

Привычные к чудачествам хозяина, все стали переглядываться с улыбками и пожимать плечами. Пикетчики, сгрудившиеся возле телекамер, с тем чтобы попасть в кадр, и вовсе покрутили пальцем у виска.

Для этого им пришлось поставить на пол свои плакаты, и грязные потеки от лозунгов и призывов потянулись под ноги Елены Борисовны. Но она по-прежнему искала меня взглядом. На нее было жалко смотреть: вот-вот заплачет. Ведь кто-то же делал массаж на ее глазах Радимову, читалось в ее взгляде. Или она сошла с ума?!

— Безжалостный ты человек, Паша! — шепнул он и подтолкнул в ее сторону. — Иди поздоровайся. Любовь слепа, если она настоящая! Иди, пока на экране заставка. Только недолго. Пригласи на свадьбу, о которой она, возможно, не догадывается, хотя и предполагает.

Хлопнув меня по плечу, он отошел к пикетчикам.

— Вы все видели и все слышали, и у вас не осталось ко мне вопросов! — утвердительно сказал он. Те сразу его окружили, что-то загалдели и так сопровождали до самого выхода из студии.

Я подошел к Елене Борисовне. Неужели не видит? А если увидит, то, быть может, перестанет следить за мной своим внутренним зрением, и я смогу вместе с Марией спокойно смотреть телевизор, а не шарахаться от него или выбрасывать в окно?

— Елена Борисовна! — позвал я. — Здесь, здесь я…

— Дотронься до меня… — простонала она. — Боже, до чего я дошла! Это ты, бессердечный, ну коснись моей шеи, моих плеч, как это бывало, я не могу так больше… — заплакала она, и я обнял ее при всех — операторах, осветителях, гримершах. Она затихла, припала ко мне, потом подняла глаза.

— Вот теперь ты меня видишь, — сказал я. — И больше не будешь преследовать посредством новейших достижений науки и техники.

— Сам виноват! — улыбнулась она сквозь слезы. — Ты скрывался, таскался по девкам, ты мне снился во сне, а потом и наяву, я так хотела видеть тебя, что в один прекрасный и такой горький день увидела — с Марией… — Она говорила быстро, горячим шепотом, прижимая к своей щеке мою руку. — Но больше я не стану тебя преследовать, хотя нам обещали в ближайшее время поставить новейшую аппаратуру. Обещай, что будешь иногда навещать меня, старую и одинокую, никому не нужную, несмотря на пылкие письма моих поклонников, у которых я отныне не могу принять ни руку, ни сердце, отданные только тебе, мой милый солдатик… Иди, — сказала она через минуту, отпустив мои руки. — Он, твой повелитель, тебя ждет. Передай, что я больше ему не соперница в битве неравных за твою душу. Дьявол всегда побеждает. А он — дьявол, искуситель, творец Зла, искусно соединяющий его с Добром.

16

— Куда едем? — спросил я у Радимова, подписывающего под дождем петиции и прошения пикетчиков. — Домой?

— В мэрии сейчас уже никого, а вот к нашим футболистам я обещался. Так что вперед, Паша, в Муханово!

И, поставив последнюю подпись, расцеловался с растроганной старушкой, в руках которой колыхался под ветром призыв: «Радимов! Ты пошлешь свою внучку работать в публичный дом?»

— Нет у меня ни дочки, ни внучки! — всплакнул он, обращаясь напоследок к пикетчикам. — Одни вы у меня, родные!

И, махнув рукой, сел в машину. Проплакал он почти всю дорогу до спортбазы в Муханове.

— Какой народ! Какие люди! А от меня требуют, чтобы разгонял их водометами! — бормотал и вздыхал он сзади, сморкаясь и хватаясь за сердце, что было ясно видно в зеркальце заднего обзора. — И как мы их недостойны! Недостойны их великодушия и терпеливого доверия… Ну, что у тебя с Еленой Борисовной? — спросил он. — Прозрела она?

— Да как будто! — пожал я плечами. — Обещала не беспокоить. Хотя им завезут скоро японское оборудование.

— Не в оборудовании дело, Паша! — вздохнул он опять. — Любящее, благородное сердце. Еще один человек, прекрасная женщина, отдавшая беззаветно тебе свою душу! А ты кобель, Паша, и развратник! Ах, опоздал я с открытием дома терпимости! Сколько женских сердец можно было спасти! Опоздал, хотя давно вынашивал… Но — пора перестроиться. Настроиться, я хотел сказать, на следующую проблему. Напомни, куда ты меня везешь по моему указанию.

— К футболистам, — сказал я. — В Муханово.

— Разве? — удивился хозяин. — Ну, как знаешь. Я действительно мог забыть. Но я тебе верю, Паша. У меня сейчас такое состояние, такое… Как мне оправдать доверие этих замечательных людей на новом поприще? Вот как? Как поднять эту страну на новую, недосягаемую для других народов высоту?