Метро: Башня. Метро. Эпидемия. Трилогия (СИ)

Они сидели в подъезде уже довольно долго. Валерий Алексеевич, не отрываясь, следил за темно-синей «девяносто девятой», а Кашинцев курил сигареты — одну за другой. Группа наружного наблюдения несколько раз выходила на связь; и, хотя фамилия Гарина ни разу не была упомянута, куратор знал, что они на верном пути.

Напряженное ожидание подействовало на Кашинцева удручающе: он вдруг разоткровенничался.

— Я ее любил, — говорил он темно-серой пиджачной спине куратора; Валерий Алексеевич иногда оборачивался и подбадривал легкой полуулыбкой, и Кашинцев думал, что встретил сочувствующего и все понимающего собеседника. — Наверное, я ее и сейчас все еще люблю… Она… Знаете, такая красивая. Хотя… Не все мои приятели с этим соглашались. Ну и что? Главное, я считаю, что это так. А как у нее пахнет кожа!..

— Да, запах очень многое значит, — соглашался Валерий Алексеевич. — Бывает, женщина так себе, но тебе кажется, что-то в ней есть. А что — и сам понять не можешь.

— Однажды она меня поцеловала, — вспоминал Кашинцев. — Я до сих пор помню этот поцелуй.

Куратор обернулся и задержал на нем взгляд.

— Поцеловала? — спросил он, продолжение угадывалось: «И все?»

— Ну да. Один раз. Поцеловала. И — все, — подтвердил Игорь, мечтательно подняв глаза к потолку. С потолка свисали обугленные спички. В углу кто-то старательно нарисовал огромный пенис с крылышками.

— Хм… — Валерий Алексеевич задумчиво покачал головой и снова уставился на машину, где сидела группа наблюдения.

— Знаете, я познакомился с ней на курсантском балу. Раз в году, весной, в Академии проводится бал для первокурсников. На него приглашают девушек из университета и других вузов, иногда просто с улицы, отовсюду… Но только красивых. Она стояла в белом платье с такой легкой накидкой и словно ждала чего-то… Точнее, кого-то. Ну… И я сразу решил, что она ждет меня. Вы знаете, наверное, как это бывает. Смотрите на девушку и вдруг понимаете, что это — она!

Куратор пожал плечами.

— Вы имеете в виду любовь с первого взгляда? Честно говоря, со мной такого не случалось.

— Вы слишком рациональны, — с упреком сказал Кашинцев.

— А вы?

— А я, наверное, просто глуп.

В рации послышался треск, потом мужской голос сказал:

— Внимание, шестой, доложите обстановку!

Другой голос ответил:

— Центр, пока без изменений. Долго нам еще здесь торчать? Прием!

— Шестой, готовьтесь к поступлению новой вводной. Как поняли меня, прием?

— Центр, вас понял. Продолжаем наблюдение.

— Отбой!

Валерий Алексеевич насторожился.

— Что-то там меняется. Черт! Неужели они засекли Гарина?

— Они бы сказали, — рассудил Кашинцев и продолжил: — Так вот, я сразу подошел к ней. Нет. Вру, — он нахмурился, достал из пачки сигарету и снова закурил. — Конечно, не сразу. Я боялся. Я боялся к ней подойти и боялся, что кто-то из-за моей робости пригласит ее раньше меня.

— Да, раньше вас, — рассеянно отозвался куратор. — И что же дальше?

— Дальше? К ней почему-то никто не подходил, а я никак не мог понять почему. Она была… Такой восхитительной! Маленькая, аккуратная, с чистой кожей и бесподобной шеей! Платье, оно… опускалось чуть ниже колен, и я видел только ее туфельки — такие маленькие, что они могли уместиться в моих ладонях… Я так хотел, чтобы она положила свою ножку в мою ладонь…

Валерий Алексеевич смерил Кашинцева откровенно скучающим взглядом, но тот, к счастью, этого не заметил.

— Наконец я все-таки решился и подошел. Знаете, какие у нее были глаза?! В них было все: и гордая неприступность, и скрытая благодарность, и волнующая загадка, и даже… Как мне тогда показалось — обещание. Еле заметное обещание. Она… была божественна! Мы танцевали!!

Кашинцев шмыгнул носом. Куратор подавил вздох.

— Мы танцевали весь вечер, а потом я вызвался ее проводить. В одной из аудиторий перед актовым залом, где проходил бал, была устроена раздевалка для девушек. И там, перед аудиторией, стояли старшекурсники. Просто стояли и смотрели. В Академии такая традиция: бал — для первокурсников, никому и в голову не придет ее нарушить. Они стояли, смотрели и словно… Словно ощупывали всех девушек какими-то липкими взглядами. Это было противно! И я тогда подумал, что, если кто-нибудь из них так посмотрит на мою девушку, я просто взорвусь. Я, в парадной форме курсанта, ждал ее, а они стояли в нескольких шагах от меня. И вот она вышла. Туфельки она переобула и теперь была в каких-то старых стоптанных сапогах… И плащик был на ней… Ну, в общем, типичная Золушка. И от этого она мне нравилась еще больше. Я посмотрел на старшекурсников, ожидая увидеть их гнусные ухмылки, но… Они ею не заинтересовались. Только один. Самый противный. Он как-то нехорошо усмехнулся, но я видел, что его усмешка относилась ко мне, только ко мне, а не к ней. Она взяла меня под руку, и я пошел ее провожать…

— Тогда она вас и поцеловала? — перебил куратор.

— Нет, к сожалению, не тогда. Нет. Мы расстались как-то неожиданно. Она сказала: «Больше провожать не надо» и убежала. В темноту. Романтично, правда?

— Как сказать, — пожал плечами куратор. — Пока я не вижу особой романтики. А что дальше?

— Дальше будет такая грязь, что и рассказывать не хочется.

— Да что вы!? — оживился куратор.

— Прошел месяц. Я ее больше не видел. Ни разу. А потом… По Академии стали ходить безобразные фотографии… — голос рассказчика неожиданно изменился. Валерий Алексеевич обернулся и с удивлением обнаружил покрасневшего от ярости, сжавшего кулаки Кашинцева. Невидящим взглядом он смотрел перед собой.

— Там была она, — продолжал он хриплым, прерывистым голосом. — Всюду. Она, видимо, не понимала, что делала… Наверняка. Ее напоили, да? Но я ее ни в чем не виню. Она не виновата. Виноват тот, кто сделал это. У нас был приличный фотокружок, я и сам неплохо фотографировал и сразу догадался по глубине резкости, по фокусу, что снимали откуда-то из укрытия. Понимаете?

Куратор кивнул.

— Да, понимаю.

— Ну, вот. Я отбирал эти фотографии. Но это было бессмысленно. Они были у всех. Потом в казармах появились самодельные колоды карт. Порнографических. И везде — она! А на пиковом тузе можно было различить какого-то мерзкого типа. Совершенно голого. Он стоял рядом с ней, но его лица не было видно — только неумелую татуировку на левом плече: огромный удав обвивает обнаженную женщину. Это было так ужасно! Я искал его. На всех курсах. И однажды, когда уже вроде бы все утихло, а начальники курсов отобрали все карточные колоды… Я увидел его в бане. Увидел эту татуировку.

— И что?

— Мы дрались. Я ударил его шайкой по голове. У него вот тут, слева, над ухом, до сих пор должен быть шрам. Было много крови, меня стали оттаскивать, но я не унимался. Потом я неделю сидел в карцере — Академия все-таки, военное заведение. А когда вышел, снова отправился к нему. Но только он был уже не один. И меня банально отметелили. И я из карцера попал в лазарет. А потом…

— Я, кажется, уже догадываюсь, что вы сделали, — мрачно улыбнулся куратор.

— Ну да! Я снова стал искать этого подлеца. Но руководство курса отправило его в десятидневный отпуск. Домой. А меня вызвал к себе начальник и сказал: «Успокойся, парень. Все уже случилось. То, что нельзя исправить, можно забыть. Другого выхода нет. Я освобождаю тебя от занятий — на неделю. Поброди по городу, приди в себя». И выписал мне увольнительную.

— И что потом? — куратор, казалось, заинтересовался его рассказом. Теперь он следил за машиной наблюдения вполглаза.

— Ну, конечно, я пошел искать ее. Я часами слонялся вокруг того места, где мы расстались. И на четвертый день я ее увидел. Она шла в какой-то застиранной блузке, в безобразно сидящих «вареных» джинсах… Мода была такая, если вы помните. С Обводного канала дул ветер, в скверах шелестела первая пыльная листва… А мне она казалась еще прекрасней, чем тогда, на балу. Ну, и… Я догнал ее. Взял за руку, остановил. Она… высвободила руку.