Вскрытие показало...

Молчание.

Петерсен (дрожащим голосом): Боже.

Марино: Я понимаю, это ваше личное дело. Но у нас есть причины задавать вопросы подобного рода.

Петерсен: Утром в прошлое воскресенье.

Марино: Мэтт, вы, надеюсь, понимаете, что нам, кроме отпечатков ваших пальцев, понадобится ваша кровь и сперма на анализ. Мы должны все выяснить, сравнить – только тогда ситуация прояснится...

На этом пленка оборвалась. Марино нажал на перемотку и сказал:

– После допроса мы отвезли Петерсена куда следует и составили протокол. Бетти уже исследует его кровь.

Я машинально кивнула. Был час дня. Меня тошнило.

– Ну и каково? – зевнул Марино. – Я же говорил, что этот любящий муженек не так прост. Ну разве может нормальный человек через час после того, как нашел свою жену в таком виде, заливаться соловьем? Нормальные люди в таких случаях двух слов не свяжут. А этот распинался бы до Второго пришествия, если б я ему позволил. Попомните мое слово, Петерсен – скользкий тип. Жену изнасиловали и задушили, а он пьесы пересказывает. У меня это просто в голове не укладывается.

Я сняла очки и стала массировать виски. Голова гудела, спина взмокла. Больше всего на свете хотелось забыться и заснуть. Однако я еще пыталась возражать Марино:

– Поймите, он актер. Слова – это его орудие труда. Художник на месте Петерсена нарисовал бы картину. Для Мэтта слова – все равно что краски и кисти для художника. Он так выражает себя, он иначе не умеет. Для людей вроде Петерсена говорить – значит думать.

Я надела очки и взглянула на Марино. Мои слова явно сбили его с толку, он даже покраснел.

– Допустим, а как насчет ножа? Ведь на лезвии отпечатки Петерсена, в то время как сам он утверждает, что ножом пользовалась его жена, причем уже несколько месяцев. А на рукоятке "блестки" – такие же, как на петерсеновых руках. Вдобавок нож был в комоде, будто спрятан. Есть над чем подумать, не так ли, доктор Скарпетта?

– Что тут думать? Да, нож лежал на столе, а отпечатков миссис Петерсен на лезвии нет, потому что она использовала нож для вскрытия конвертов, и то редко. Зачем ей трогать лезвие? – Я так и представила Лори Петерсен, вскрывающую письмо здоровенным ножом. – Раз нож лежал на видном месте, ничего удивительного, что убийца его заметил. Он вполне мог вынуть нож из ножен. Убийца мог даже пугать им жертву.

– Пугать?

– А почему бы и нет?

Марино передернул плечами. Я продолжала:

– Он ведь маньяк. Откуда нам знать, что на уме у маньяка? Может, он любит разговаривать с жертвами. Может, он спрашивал миссис Петерсен, чей это нож. Она, конечно же, отвечала – тут я даже не сомневаюсь. Убийца узнал, что нож принадлежит ее мужу, и рассудил примерно так: "Вот и славно. Поиграю ножичком и спрячу его в комод – копы ведь любят все перевернуть, наверняка и нож найдут". Не исключено, что, маньяк вообще не думал о ноже – просто отрезал им провода. Вы хотите сказать, что маньяк не идиот – у него должен был, быть собственный нож? Отвечаю: нож Петерсена показался ему более подходящим. Забирать его с собой убийца не стал, запихнул в комод, будто так и было – вот и все объяснение, и нечего заморачиваться.

– А может, все это сделал сам Петерсен? – Марино гнул свое.

– Ну уж нет, только не он. Вы когда-нибудь видели мужа, который прежде, чем убить жену, связывает ее и насилует? Да еще перебивает ей пальцы, ребра ломает, душит со смаком? Любой психолог вам скажет, что человек, будь он хоть трижды маньяк, может так поступить лишь с женщиной, которую он не знает, видит первый раз, но никак не с той, с которой он спит в одной постели, ест за одним столом, каждый день разговаривает. И потом, как же быть с тремя предыдущими убийствами?

Однако доблестный детектив успел отработать и эту версию.

– А вот как. Все убийства были совершены в ночь с пятницы на субботу, верно? Петерсен как раз в это время возвращается из Шарлоттсвилла. Возможно, жена заподозрила его, и ему пришлось ее убрать. Петерсен изнасиловал и связал ее, чтобы убийство походило на предыдущие и чтобы мы подумали, будто и Лори тоже маньяк замочил. А может, Петерсен – извращенец, он давно уже хотел сделать такое со своей женой и убил трех женщин только для отвода глаз. Так сказать, три Лии ради одной Рахили, хе-хе.

– Да, Агата Кристи отдыхает... Но как вам, возможно, известно, сержант, в жизни все гораздо проще, чем в детективных романах. Один человек убивает другого, предварительно изучив привычки жертвы, лишь чтобы вернее нанести удар. – Я встала, давая Марино понять, что разговор окончен.

Сержант тоже поднялся.

– В жизни, многоуважаемая доктор Скарпетта, на телах жертв обычно не обнаруживается странное вещество – такое же, как на руках мужа, который нашел тело жены и до приезда полиции успел измазать весь дом чертовыми "блестками". В жизни, доктор Скарпетта, у жертвы обычно муж не такой красавчик, не играет в театре и не пишет диссертацию о сексе, насилии, каннибализме, наручниках, удавках и так далее.

– А помните, – вкрадчивым голосом сказала я, – Мэтт говорил о странном запахе. Вы ведь приехали раньше меня – вы ничего такого не унюхали?

– Нет, – отвечал Марино, – ни черта я не унюхал. Может, это просто спермой воняло, если, конечно, Петерсен не врет.

– Думаю, запах спермы не привел бы Петерсена в замешательство.

– Но он же не ожидал такого поворота событий. Неудивительно, что он сразу не опознал этот запах. Я вот, когда вошел в спальню, ничего похожего на петерсеновы домыслы не почувствовал.

– А в трех предыдущих случаях вы тоже ничего не чувствовали?

– Ровным счетом ничего. И это только лишний раз подтверждает, что Петерсену либо приглючился этот чертов запах, либо он его выдумал, чтоб запутать следствие.

– Так ведь во всех случаях, кроме последнего, жертву находили только на следующий день после убийства, то есть через двенадцать часов.

Марино остановился в дверях.

– Вы, значит, настаиваете на том, что Петерсен явился домой сразу после того, как маньяк скрылся с места преступления, и на том, что у этого маньяка какой-то специфический запах пота?

– Не настаиваю, а предполагаю.

Марино усмехнулся и вышел. Я проводила его взглядом. А в коридоре довольно долго отзывалось весьма отчетливое эхо:

– Чертова баба!..

Глава 5

Мне было необходимо развеяться, и универмаг на Шестой улице, огромный, весь из стали и стекла, залитый солнцем, для этой цели вполне подходил. Он располагался в самом центре города, по соседству с огромным количеством банков. Не часто я обедала вне дома, и уж тем более сегодня не было времени на подобные излишества, но три трупа за одно утро – две внезапные смерти и одно самоубийство – выбили меня из колеи. Поэтому я все же решила выбраться в приятное место перекусить, несмотря даже на деловую встречу, что должна была состояться через каких-то сорок минут.

Марино меня достал. Его ухмылки, взгляды, бурчание под нос и якобы безадресные реплики слишком живо напоминали обстановку в медицинском университете, в котором я имела удовольствие учиться.

У нас на курсе, кроме меня, было только три девушки. И поначалу я, наивная, не понимала, что происходит. Постепенно до меня дошло: внезапное желание одногруппников передвинуться на стульях именно в тот момент, когда профессор называл мою фамилию, отнюдь не являлось совпадением; тот факт, что разработки и распечатки, курсировавшие по кампусу, никогда не попадали ко мне, также не был простой случайностью. Если я пропускала лекцию (всегда по более чем уважительной причине), одолжить у кого-нибудь тетрадь было невозможно. Ответы сокурсников на мои просьбы не отличались разнообразием: "Ты не поймешь мой почерк" да "Я уже отдал тетрадь... Только не помню кому". Я чувствовала себя мухой, попавшей в паутину "мужской солидарности" – и это "попадание" оказалось единственно возможным для меня видом взаимоотношений с сильным полом.