Вскрытие показало...

Петерсен: Боже упаси. Лори никогда не разговаривала с незнакомыми людьми, никогда не впустила бы в дом ни посыльного, ни кого другого. Тем более одна, без меня. Одно время она жила в Бостоне и привыкла быть начеку. И еще Лори работала в хирургии, а туда такие экземпляры поступают, только держись. Она ни за что не открыла бы дверь незнакомцу. А когда начались эти убийства, Лори вообще покой потеряла. Вы бы видели, как мы расставались по воскресеньям! Лори чуть не плакала! Она и прежде не любила ночевать одна, а тут стала просто бояться.

Марино: Получается, она должна была проверять все замки, в том числе и на окнах, когда ложилась спать.

Петерсен: Я ей говорил. Наверное, она думала, что окно закрыто.

Марино: Но ведь это вы не заперли окно ванной!

Петерсен: Я не помню, запер его или не запер. Просто это единственное объяснение, какое приходит мне в голову.

Беккер: А Лори, случайно, не говорила, что кто-то ошивается около дома или что видела какого-нибудь подозрительного типа? Припомните, пожалуйста: любая мелочь может оказаться зацепкой. Может, она заметила на улице чужую машину. Может, к ней кто-то приставал.

Петерсен: Нет, ничего такого Лори не говорила.

Беккер: А она вообще стала бы вам рассказывать о подобных вещах?

Петерсен: Разумеется. Лори мне обо всем рассказывала. Пару недель назад ей послышался какой-то шум во дворе – так она тут же позвонила в полицию. Приехала патрульная машина. Оказалось, это кошка катала консервную банку. В общем, у Лори не было от меня секретов.

Марино: Чем она еще занималась, помимо работы?

Петерсен: У Лори было мало друзей. В основном она общалась с двумя девушками – они вместе работали в больнице. С ними Лори иногда выбиралась перекусить или прошвырнуться по магазинам, пару раз в кино. Но в целом Лори было не до развлечений. После смены она сразу ехала домой. Лори постоянно занималась, иногда играла на скрипке. По будням у нее просто не оставалось времени, а на выходные она ничего не планировала, чтобы побыть со мной – мы всегда проводили субботу и воскресенье вместе.

Марино: Последний раз вы видели вашу жену в Прошлое воскресенье?

Петерсен: Да, в воскресенье днем, около трех – потом я уехал в Шарлоттсвилл. День был дождливый, мы никуда не пошли. Сидели дома, пили кофе, разговаривали...

Марино: Как часто вы перезванивались в течение недели?

Петерсен: При любом удобном случае.

Марино: Последний раз вы разговаривали по телефону в четверг вечером?

Петерсен: Я позвонил Лори и предупредил, что немного задержусь, потому что у нас генеральная репетиция. В эти выходные у нее не было дежурства. Мы собирались поехать на пляж, если погода позволит.

Пауза. Петерсен, видимо, старался взять себя в руки.

Марино: А она вам не говорила, что у нее какие-то проблемы? Может, заметила что-нибудь необычное? Может, кто-то звонил ей на работу или домой?

Пауза.

Петерсен: Нет, ничего такого. Лори была веселая, смеялась. Говорила, как здорово было бы наконец выбраться на пляж. Она так ждала этой поездки!

Марино: Мэтт, расскажите о вашей жене поподробнее. Нам каждая мелочь может пригодиться. Например, кто ее родители, какой у нее был характер, к чему она стремилась?

Петерсен (глухо и словно по бумажке): Лори родилась в Филадельфии, ее отец – страховой агент. У Лори два брата, оба младшие. Она всегда хотела только одного – стать врачом. Говорила, что это ее призвание.

Марино: А какая именно область медицины ее привлек кала?

Петерсен: Пластическая хирургия.

Беккер: А вот это уже интересно. Почему именно пластика?

Петерсен: Когда Лори было лет десять, ее мать заболела раком груди. Ей полностью удалили грудь. Мать Лори выжила, но, кажется, потеряла самоуважение вместе с грудью. Она, наверное, думала, что всем теперь противна, что никому больше не нужна. Лори иногда об этом говорила. Вот почему она решила стать пластическим хирургом.

Марино: А еще ваша жена играла на скрипке.

Петерсен: Да.

Марино: Она когда-нибудь участвовала в концертах? А может, она играла в оркестре?

Петерсен: Не знаю, разве что когда в школе училась. Я же говорю, у нее совершенно не было времени.

Марино: Вот вы заняты в спектакле. А ваша жена любила театр? Как она относилась к вашему увлечению?

Петерсен: Лори обожала театр. Меня это сразу в ней подкупило, еще когда мы только познакомились. Мы ушли с вечеринки, ну, с той самой, и несколько часов бродили по улицам. Я стал ей рассказывать, что хожу на курсы актерского мастерства, и сразу понял, что она разбирается в театральном искусстве. Мы разговорились о театре. Я тогда был занят в пьесе Ибсена, и беседа у нас сама собой перешла на такие материи, как реальность и иллюзия, благородство и подлость, личность и общество. В творчестве Ибсена, если вам это о чем-нибудь говорит, одна из ведущих тем – отчуждение от родных, от дома. Ее-то мы и обсуждали. И вот тут Лори меня удивила. Никогда не забуду, как она со смехом сказала: "Вы, люди искусства, думаете, будто только вы одни и разбираетесь в этих высоких материях. А ведь все остальные тоже чувствуют опустошенность, тоже бывают одиноки. Только мы, простые смертные, не умеем выразить своих ощущений. Потому и страдаем. Причем я уверена, что все люди чувствуют примерно одно и то же – независимо от национальности, социального положения и тому подобного". Мы заспорили – по-дружески заспорили, ни о какой ссоре и речи не шло. Я не соглашался с Лори. Я говорил, что есть люди с более тонкой душевной организацией, что есть чувства, недоступные большинству, и вообще у каждого своя система чувств. Вот поэтому-то каждый человек в душе одинок...

Марино: Вы действительно так считаете?

Петерсен: Я так воспринимаю мир. Я не всегда разделяю чувства другого, но я всегда могу понять эти чувства. Меня ничем не удивишь – ведь я изучал литературу, актерское мастерство и чего только не начитался и не насмотрелся! Влезать в чужую шкуру – моя профессия. Чтобы сыграть роль, я должен научиться чувствовать, как мой персонаж – только тогда поступки этого персонажа в моем исполнении будут казаться естественными. Но конечно, я не вселяюсь в своих персонажей, и если я что-то и проповедую со сцены, совсем не обязательно разделяю эти убеждения. Мне кажется, я потому считаю себя не таким, как все, что хочу все испытать в жизни, весь спектр человеческих эмоций, понять каждого человека, побывать на месте каждого человека.

Марино: А чувства человека, который сделал такое с вашей женой, вы тоже можете понять?

Молчание.

Петерсен (едва слышно): Господи, нет, конечно.

Марино: А вы в этом уверены?

Петерсен: Уверен. Уверен, что не могу понять. И не хочу!

Марино: Мэтт, я отдаю себе отчет, что вам страшно об этом думать. Но попытайтесь. Представьте, что репетируете роль маньяка-убийцы. Каким он должен быть?

Петерсен: Не знаю! Я не хочу играть такого отморозка! (Тут голос Мэтта сорвался, и внезапно ярость, видимо, давно уже накопившаяся у него на Марино, вырвалась наружу.) Не понимаю, зачем вы меня об этом спрашиваете! Чертовы копы! Это вы должны вычислить убийцу, вы, а не я!

И он замолчал.

Пленка продолжала мотаться, но ничего, кроме кашля Марино и скрипа стульев, не было слышно.

Марино: Беккер, у вас, случайно, нет запасной кассеты?

Петерсен (явно сквозь слезы): У меня есть кассеты, но они в спальне.

Марино (холодно): Вы очень нас обяжете.

Через двадцать минут Мэтт Петерсен стал рассказывать о том, как обнаружил тело своей жены.

Это был кошмар. Голос заполнил кабинет, и мое воображение, не сдерживаемое видом соответствующего антуража, разбушевалось не на шутку.

Петерсен: Да, уверен. Нет, я не перезванивал. У нас с Лори это не было заведено. Я просто сразу поехал домой – нигде не задерживался, ни с кем не разговаривал. Репетиция закончилась, я сдал костюм и поехал. Было примерно полпервого. Я очень торопился – я ведь не видел Лори целую неделю.