Пирсинг

Сердце его учащенно билось, пока все эти мысли мелькали в его голове. Он прислонился к стене в прихожей рядом с ванной и позвал ее. Что она там делает — голову моет, что ли?

Больше всего его насторожила та тревога, которую он увидел в глазах девушки. Эти немигающие, странные глаза. Кавасиме даже казалось, что он прежде видел женщину с такими глазами, но он не мог припомнить, кем она была. Обо всех женщинах из прошлого у него были только самые неприятные воспоминания, кроме Йоко.

— Все в порядке? — спросил он, стуча в дверь ванной.

— Все нормально! — раздался голос оттуда. — Еще чуть-чуть!

Ответ прозвучал на высокой, искаженной ноте, будто кассету запустили не с нужной скоростью. Он по-прежнему слышал шум душа.

«Помаду размазала, — подумала Тиаки, впервые увидев себя в зеркале ванной. — Надо исправить оплошность». Она яростно стала тереть губы тряпочкой, почти раня их, но уже никакой боли не чувствовала. Она сняла верхнюю одежду, сложила ее, затем перетряхнула и сложила снова, потом проделала все то же самое со своим нижним бельем. Она включила душ и долго вертела ручки холодной и горячей воды, пока вся ванная не наполнилась паром, потом попробовала воду рукой и вскрикнула. Это был кипяток. Она стала медленно вращать ручку холодной воды, снова попробовала воду рукой, и так десяток раз, и в конце концов вернулась к зеркалу, оставив воду литься, а ванную наполняться паром.

Поправляя светильник, она вспомнила, как все это произошло с ней впервые. Она была в старших классах, когда в первый раз приключился кошмар. Только когда это начинается снова, как сейчас, она в силах отчетливо вспомнить, на что это похоже.

Второй год в старшей школе. Компания одноклассников собралась дома у одного из них — родители его были в отъезде. В конце вечера уселись смотреть порнографическое видео. Пленка не была перемотана, и все начиналось прямо с жесткой сексуальной сцены. Она сама не знала, как долго смотрела на это, но помнила, как в какой-то момент у нее заболел живот и внезапно ее сковал ужас, не имеющий имени. Это было, как если бы кто-то направил луч света ей в лицо, и перед ее глазами возникла совершенно иная сцена.

Это был первый случай, но кошмар посещал ее еще семь раз. Начиналось все с исчезновения полового влечения. Она знала, что с ней уже не все в порядке, когда могла разглядывать по-настоящему горячего парня без мысли о том, как она будет его облизывать или он ее. Кровеносные сосуды, или нервы, или что там еще закрывались, и голодная страсть, не способная больше выйти наружу, утратившая связь с ее либидо, начинала скапливаться глубоко внутри нее, хотя она в точности не могла сказать, где именно. Такое могло затянуться на долгое время. Однажды это длилось девятьсот тридцать восемь дней. Измученная тревогой, она иногда пыталась заниматься сексом с кем-нибудь — с кем угодно! — но всегда чувствовала, будто мужской член находится не в ее вагине или анусе, а в какой-то совершенно чужой дырке. Об оргазме и речи быть не могло, а бывали такие времена, когда она попросту не понимала, где она и что делает. И хуже того, у нее было мерзкое чувство, что Эта-как-ее глазеет на нее с потолка.

«Конечно, — подумала Тиаки, — я отлично знаю, кто такая Эта-как-ее. Эта-как-ее — это я сама, подсматривающая за собою, занимающейся сексом. Сначала я просила ее не смотреть на меня так, а она в ответ только ухмылялась, и я перестала. Кроме того, я боялась, что, если стану умолять ее не делать этого, я разделюсь на двух разных людей».

Она вспомнила о мужчине в дешевом костюме и задалась вопросом: «Уж не маньяк ли он, свихнувшийся на чистоте? Он шагу не делает без этого своего носового платка, ни на секунду с ним не расстается. Эти мужики похожи на больных. Что им надо — это всякая грязь, противная пошлятина. Сама-знаешь-кто тоже это любит. Сама-знаешь-кто?.. Подожди-ка. О ком это я? Он всегда носил белоснежно-белую рубаху, безупречно отглаженные брюки и нигде не появлялся без белого платочка. Некоторые дразнили его, говоря, что он выглядит как старушка на похоронах, но он говорил, что белоснежная рубашка и такой же носовой платок заставляют его чувствовать, что и сердце его чисто, как свежевыпавший снег.

Это был мой отец. Он любил делать непристойности. Когда я была в начальных классах, он даже велел мне не мыться. „Я очень люблю тебя, Тиаки. Поэтому хочу слизывать всю грязь с тебя сам. Это будет приятно, бояться нечего. Только не говори об этом никому. И маме не говори. Если кто-то узнает об этом, тебя заберут от нас с мамой, поэтому никогда-никогда никому не говори. Ладно?»

Но я в конце концов сказала. В средних классах я рассказала подружке, а потом и маме. Мать обвинила его, он стоял перед ней в своей белой рубашке, держа белый платочек и выслушивая все. что она говорила, а потом как заорет на меня: „Как ты могла придумать такую мерзкую ложь!» Это был первый раз, когда я услышала, как он возвысил голос, но уж точно не последний. После он превратился в другого человека, кричащего из-за каждой ерунды: „Мое сердце чисто, как свежевыпавший снег. Чисто, как свежевыпавший снег. Чисто, как свежевыпавший снег». Вот смехота».

— Не надо больше слов, — прошептала сама себе Тиаки. В этот момент раздался голос из-за двери:

— Все в порядке?

— Все нормально! — ответила она. — Еще чуть-чуть!

«Еще немного, и все слова уйдут. Только на самом деле пережив исчезновение слов, понимаешь, какими сухими и безжизненными они были, как мертвые листья или старые, вышедшие из обращения деньги. Ты проводишь часы, разглаживая морщинки и складки, но когда пытаешься что-то купить на эти купюры, никто их не принимает. И тебя не воспринимают всерьез. Ты сжимаешь кулаки, и купюры просто хрустят и крошатся у тебя в руках.

Исчезая, слова издают аптечный нежный запах, как пучки сухой травы, которые ветер скатывает в шарики и носит по полю, и они разливаются из мозга по голосовым связкам в кровеносные сосуды и нервы, попадая в самые дальние уголки твоего тела. Слова, как мячики для игры в пинг-понг, падают в самые тайные и глубокие щели, звуками своего падения пробуждая к жизни другие вещи. Эти воспоминания.

Воспоминания не похожи на слова: они ласковы и сентиментальны. Они покрыты слизью, как пенис после секса или вагина во время менструации, и подобны головастикам маленьких водяных лягушек. Как только спящие воспоминания пробуждаются, они начинают извиваться, а потом плывут, сперва медленно, затем все быстрее, к поверхности воды. Когда они делают это, твои чувства замыкаются. Первая волна ударяет тебя по губам, потом по ладоням, по ступням. Некоторые воспоминания ускользают сквозь поры твоей кожи и облаком висят над твоим телом, ожидая собратьев, которые всплывут и присоединятся к ним. Когда все в сборе, они сплетаются, чтобы создать образ, и ты видишь его ясно, как на экране телевизора.

Его лицо, когда он лизал меня там. Его лицо. Лицо как кучка гнилых овощей, обернутых старой рогожей. „Я люблю тебя», — шептал он. Он продолжал бормотать это, когда лизал, лизал, лизал. „Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя. Люблю тебя». И другой голос, присоединяющийся к этому. Голос маленькой девочки. Мой голос».

Тиаки потянула за кольцо в своем соске. Она ничего не почувствовала, никакой боли. Она потянула сильнее, пока ее грудь не встала, как маленький вигвам, и тонкая струйка крови не потекла из проткнутого в соске отверстия.

Звук работающего душа напоминал шипение ненастроенного радиоприемника. Возбуждение Кавасимы перешло в тревогу. Он стоял перед дверью ванной и недоверчиво смотрел на часы: прошло больше пятидесяти минут. За это время он позвал ее еще несколько раз, но она не откликнулась. Неспособный справиться с чувством, что что-то идет не так, он потянулся к ручке двери рукой в перчатке и тут же ее отдернул: дверь оказалась незаперта. Кавасима приоткрыл ее. Из образовавшейся щели повалил пар. и шум душа стал в несколько раз слышнее.