Пирсинг

Она вспомнила нож, прижатый к ее животу, и поняла, что не ощущала страха в это мгновение. Потому ли это, что она уже приговорила себя к смерти? Или она была слишком измучена, чтобы бояться чего бы то ни было? Или ей было интересно поглядеть, на что это будет похоже, когда этот человек ударит ее ножом?

Глядя в потолок, говоря себе, что это не больно, в то время как маньяк отрывал клейкую ленту от своего пакета, она была охвачена странной мыслью, мыслью, не имевшей никакого отношения к происходящему. Человек, который что-то нежно шептал ей на ухо, в то время как она кусала его ладонь, человек, который ждал ее на морозе у дверей больницы, и человек, который связал ее и хочет перерезать ей ахилловы сухожилия. — это один и тот же человек. Эта мысль поразила ее, и она решила снова к ней вернуться. Умом этого не понять: в этом мужчине — два разных человека, а то и больше. И это делает его уникальным. Не похожим на всех, кого она до сих пор знала. Он не был таким, как ее отец, конечно, но он и не был таким, как Кадзуки, или Ацуси, или Хисао, или Йосияки, или Ютакаю. Все они могли превратиться из идеального человека в ублюдка худшего сорта в сотую долю секунды. Как только темная сторона мужчины проявляла себя, Тиаки чудилось, что тот превратился в кого-то совершенно другого, и только секс, казалось, позволял пережить это разочарование. Поэтому утрата сексуального влечения всегда повергала ее в отчаяние.

Говоря себе, что это поможет ей уснуть, она оживила в памяти минуты, когда она шла рядом, рука в руке с этим человеком и когда они ехали в такси, освещенные огнями небоскребов. Никогда прежде не была она так переполнена прекрасными чувствами. В этом она была уверена.

Тиаки разбудил поздним утром телефон. Звонил менеджер ее клуба:

— Ая-сан, появись сегодня в офисе.

Она встала и подошла к своему гостю. Он спал уже десять часов кряду, лежа на левом боку, спиной к стене. Рана над левым глазом закрылась, кровь сгустилась и почернела. Проведи вокруг него черту мелом, и он сойдет по виду за жертву убийства. Она собрала рассыпанную посуду, в том числе кухонные ножницы, обратно в ящик и подмела пол. Окровавленная открывалка для консервов лежала в раковине (надо будет ее вымыть) рядом с кляпом, который был у нее во рту. Кофеварка, видимо, сломана окончательно. Она хотела пропылесосить пол, но не стала этого делать, чтобы не разбудить его. На ковре кровь и кофе. Надо будет потом его почистить.

Бумажник мужчины валялся рядом с кофеваркой. Его зовут Кавасима Масаюки. Рядом с водительским удостоверением она нашла фотографию, моментальный снимок, на котором он стоял рядом с женщиной в очках, державшей на руках новорожденного ребенка. Так вот кто такая Йоко. Женщина в очках улыбалась, но Кавасима Масаюки смотрел без всякого выражения, только морщил брови. Глядя на эту фотографию, она порадовалась, что он только ее клиент, мужчина на одну ночь. «Если бы увидела эту фотографию после наших встреч два или три раза, я бы, наверное, сожгла ее, — подумала она. — А если бы это было десять раз, я бы наверняка, выследила эту женщину и убила ее». Тихонько открыв холодильник, Тиаки взяла бутылку «Виттеля» и немного аспирина и «Алкозельцера». Она подняла нож для колки льда, который он уронил на ковер около двери, и вместе с бумажником, вторым ножом и записной книжкой положила рядом с его сумкой.

Тиаки Санада налила два сантиметра медицинского спирта в одну из веджвудовских фарфоровых супниц и окунула в него иглу четырнадцатого размера и кольцо, замыкающееся шариком. Она промыла свой левый сосок антибактерицидным мылом и надела на руки пару хирургических перчаток.

При этом она размышляла, что будет, когда ее гость, проснувшись, увидит, что она решила сделать пирсинг во втором соске. Она была уверена, что он пойдет домой — туда, где его ждет женщина в очках. «Я могла бы опять ударить его открывалкой для консервов или вызвать полицию, — думала она, — но если мужчина решил идти домой, он пойдет домой».

Тиаки верила, что если выбрать что-то болезненное, принять боль и оставить, как символ ее что-нибудь прекрасное в своем теле, значит, стать сильнее. Она должна стать по крайней мере немного сильнее, чем была раньше, или она не сможет выдержать одиночества, когда Кавасима Масаюки уйдет. Сидя за обеденным столом, она капнула дезинфицирующим раствором на ватный шарик и еще раз протерла им сосок. Она сделала две маленькие пометки по сторонам соска, поглядела в зеркало и убедилась, что между ними в самом деле проходит правильная горизонтальная линия. Она вернулась к кушетке и села, откинувшись, потом взяла иглу из супницы и стала рассматривать ее кончик. Она выглядит совсем как шприц, только не входит в тело, а проходит сквозь, прокладывая туннель между клеток. Она окунула конец иглы в мазь и только тут заметила, что мужчина сидит и смотрит на нее.

Кавасима проснулся, чувствуя, что левая сторона его лица горит огнем, и сперва вообще был не в состоянии ничего видеть. Когда его зрение и разум постепенно прояснились, он вспомнил мало-помалу события этой ночи. Он медленно сел, глядя на девушку, которая, обнаженная по пояс, сидела спиной к нему на кушетке. Теперь все ее внимание было приковано к ее собственному соску. Она зажала его между пальцами левой руки, а в правой стиснула острый и очень тонкий хирургический инструмент. Образы прошедшей ночи продолжали вспыхивать в его мозгу. «Значит, я так и не убил ее». — подумал он. Его сумка лежала рядом с кушеткой, там, где он ее оставил. На сумке было аккуратно сложено его пальто, а на пальто лежали ножи и бумажник. «Как только я уйду отсюда, — думал он, — я выброшу оба ножа. Избавляться от записей не нужно. Делать их было интересно. Что-то было в них такое, нечто таинственное и жизненно важное. Потому меня так и беспокоило, не читал ли их кто».

Встретив взгляд Кавасимы Масаюки, Тиаки опустила глаза на свой сосок. Она держала его левой рукой в перчатке и медленно протыкала иглой. Когда она отняла от иглы пальцы, сосок выглядел так, будто с двух сторон из него выросли серебряные шипы.

— Что это? — тихо спросил Кавасима.

— Пирсинг, — ответила она, не отрывая глаз от своей работы.