Изысканный труп

– Что? А, попсикл [5]! Да, что-то вроде того! Попробую дать это сравнение на уроке. Но все же вы ведь знаете, что такое атомы? Ну, атомы состоят из протонов, нейтронов и электронов, и эти, в свою очередь, из кварков.

– Из чего же тогда состоят кварки?

– Из волн.

– Волн? – Я уже закончил третью пинту и начинал выходить из себя. – Но волны неосязаемы. Они есть лишь колебания.

– Правильно, вибрации! Вся планета состоит из вибраций. – Он засветился от радости, не замечая моей растерянности. – Умно, верно? Все же мы так и не познакомились. Я Сэм.

Он протянул руку с длинными пальцами и гладкой ладонью, которая очень походила на мою. Я пожал, подспудно ожидая, что моя плоть пройдет насквозь, как у привидения. В конце концов, мы ведь не что иное, как вибрации. Каменная тюрьма Пейнсвик – одни вибрации. Знай я это раньше, начал бы вибрировать с другой частотой и прошел бы прямо меж решеток.

Я назвался Артуром. Вспомнил свои восемьдесят семь дневников и неожиданно решил представиться писателем.

– О, здорово! И что же вы пишете?

– Трагедии.

– Знаете, – его глаза подернулись печальной дымкой, – я всегда мечтал писать. У меня много хороших задумок. Может, я поделюсь с вами, и вы их как-нибудь используете.

Я ожидал, что Сэм добавит: «А деньги мы разделим», но он этого не сказал. Бедный Сэм, щедрая бескорыстная душа, которая всем желает добра. Скальпель зацарапал мою ногу, словно хотел продолжить кровавое дело. Мы допили пиво и заказали еще по кружке.

Через полчаса мы жались друг к другу у кирпичной стены на узкой улочке, идущей от Дин-стрит. Руки рылись в одежде, языки сплелись. Мое лицо намокло от его поцелуев. Проносился холодный ноябрьский ветер с запахом костра и горелой соломы, он пронизывал меня до костей. Вдалеке взрывался фейерверк, восторженно кричали люди.

Сэм завозился с пуговицей моих штанов.

– Я сделаю все прямо здесь, – невнятно произнес он.

Так не пойдет.

– А у тебя нет комнаты?

– Конечно, есть. – Рот сомкнулся вокруг мочки моего уха, слово нежный влажный цветок. – Но она в Максвелл-Хилл... я не хочу откладывать...

– А что, все американские студенты имеют обыкновение заниматься сексом на улице?

– Нет! – уверил он меня. – Редко кто так делает. Но ты самый жаркий парень, что мне доводилось встречать...

Он набросился на меня языком, дав поразмыслить о тонком устройстве нарциссизма. Сэм привлекал меня не настолько сильно, как я его, но я знал, что он станет намного соблазнительней, как только окажется мертвым.

Однако его комната находилась в северном районе, вдалеке от аэропорта Хитроу. И хотя мне меньше всего хотелось привлекать к себе внимание, его эта мысль возбуждала. Секс на улочках, в парке – словно возвращение в Лондон конца шестидесятых – начала семидесятых, – тайная грязная сторона города, с которой я едва знаком. Тут у меня появилась идея.

Я нежно оттолкнул Сэма, вывел его из улочки и зашагал дальше. Он следовал, не сопротивляясь.

– Через несколько кварталов есть парк, – сообщил я. – На улице небезопасно, а вот в кабинке нормально.

– В кабинке?

– В общественном клозете.

– В туалете?

– Мужчины, у которых нет жилья, иногда трахаются в общественных клозетах, – объяснил я. – И мужчины, у которых есть жилье, но которым нравится иногда грубо позабавиться. Нас могут посадить за неосторожность, поэтому необходимо уединение.

Я всегда помнил о законопослушности своих жертв и использовал ее против них же, когда приходилось.

Туалет располагался на краю окаймленного деревьями сквера, по другую сторону от Тоттнем-Кортроуд, скрытый в листве, окутанный туманом, углубленный в землю, куда вела бетонная лестница. Я спустился первым, чтобы убедиться, что там никого нет, затем приоткрыл дверцу и поманил Сэма.

Шаги звенели по грязному каменному полу и эхом отдавали от кафельных стен. Писсуары походили на ряды пустых ртов с вывернутой нижней губой. Фарфор отливал блеклым призрачным блеском, скрываемым налетом высохшей мочи и грязи. Сэм огляделся вокруг, улыбнулся мне в полном восторге и в благодарности, словно маленький мальчик в рождественское утро, и потащил меня в одну из кабинок.

Я отпихнул его на холодную стену и накрыл его губы ртом. На вкус он был горьким, как выпитый «Гиннесс», но с пикантным ароматом похоти. Я поставил ногу на сиденье унитаза. Левой рукой обхватил шею сзади, где росли коротко подстриженные, мягкие волосы. Правую опустил вниз и медленно-медленно подтянул штанину.

Скальпель туго сидел за бинтом. Я попытался вытащить его, шевеля только кистью, высвободить потихонечку. И вскоре понял, что я пьяней, чем думал. Для человека, который не пил пять лет, четыре кружки пива слишком много, если он хочет не терять ловкость.

Сэм застонал и прильнул ко мне бедрами. В воздухе стоял запах хлорки, человеческого дерьма, едва уловимой затхлой спермы, душок дешевого одеколона. Скальпель не хотел сдвигаться с места. Сэм кусал мне губы, скользил руками по телу. Он коснулся правой руки и слегка отпрянул.

– Артур? – прошептал он мне на ухо. – Что ты делаешь?

Я сильно дернул, и скальпель высвободился. Он прорезал сдерживающий бинт, прошел через толстые штаны Сэма и, движимый инерцией, глубоко впился в его ногу.

Сэм окаменел. Он схватил меня за джемпер обеими руками и закричал нечто бессвязное. По груди прокатила острая сильная боль: надрез Драммона снова открылся. Я резнул Сэма по пальцам, лезвие царапнуло кость. Он выдал ужаснейший звук, что-то между всхлипом и визгом. Я представил, как сквозь алкогольное опьянение он старается понять, что происходит. Я проклинал себя за то, что выпил слишком много и теперь так неуклюж. Я хотел вырубить его быстро и чисто. Я ведь не мясник.

Схватив Сэма за воротник пальто, я подтянул его к себе, словно для поцелуя, а затем изо всей силы ударил о стену. Голова стукнулась, как спелая дыня по мрамору, и оставила за собой темный след на кафеле. Изо рта запузырилась тонкая струя рвоты с примесью пива.

Продолжая смотреть ему в глаза, я повторил удар, стараясь не кривить лицо, чтобы не выглядеть злым или жестоким. Скорей всего Сэм уже ничего не понимал. Однако если он до сих пор видит меня, то пусть знает, что мною руководит не ненависть. Как раз наоборот. Раньше он был для меня всего лишь инструментом удовлетворения желаний. А теперь, в последние секунды его жизни, я любил его.

Я так и сказал ему, когда вставил скальпель в податливое место прямо под левым ухом. Глаза загорелись от боли и страха – двух эмоций, которые я с жалостью лицезрел в такие интимные моменты, – но они уже начали затуманиваться. По пальцам потекло тепло, защекотало запястье, скопилось внутри согнутого локтя.

Голова Сэма откинулась назад. На шее зевал большой красный рот. Я восторгался чистотой очертания линии среза, совершенством поперечного сечения разных слоев ткани. Затем он изрыгнул поток сгустков крови, который замарал лицо и пальто, растекся по туалету. Я откинул его в сторону и едва увернулся.

Умирающее тело сложилось в угол кабинки, вклинившись между стеной и унитазом. Лицо превратилось в красное пятно, гладкое, слепое. Теперь оно было не чем иным, как частицами, если когда-либо и представляло нечто большее. Я всего лишь изменил скорость, с которой они вибрировали. Во Вселенной ничего не разладилось.

Я расстегнул молнию на штанах и стащил их, убеждая себя, что это не идиотская потеря времени: я всего лишь пытался придать всему вид случайного убийства по сексуальным мотивам. Такое происходит каждый день. Полиция собьется с толку, думал я, взяв пенис Сэма и почувствовав, как он липок. Я посмотрел на переливающуюся белую полоску на ладони, как на след от улитки в саду. Я и не подозревал, что Сэму настолько нравился грубый секс.

Я слизнул с руки соленую липкость. Она была горькой, где-то даже едкой. Мне показалось, я ощутил медный привкус «Гиннесса», но это, видимо, прилипшая к ладони кровь. Ее я тоже слизнул. Когда я поднялся, колени дрожали и голова отяжелела, но я старался не опираться на стену. Пока я не мог ничего касаться.