Изысканный труп

В один прекрасный день, почти такой, как сегодня, когда город подернула осень и небо было ясно-голубым, я взглянул на стопку бессмысленных бумаг на своем столе и скомканную обертку жирной курицы навынос, которую я съел час назад, во время обеда, хоть и проголодался, как обычно, задолго до него. Я слушал разговоры, разворачивающиеся вокруг, и услышал цитату прямо из пьесы Джо Ортона: «Как смеешь ты втягивать меня в ситуацию, для которой не написано докладной записки». Я подумал о мальчике, которого видел предыдущим вечером на Кингз-роуд, его черные дразнящие волосы, улыбка, открытая и свободная. Вероятно, у него в кармане не хватит денег на обед, но ему никто не приказывает, когда поесть, когда нет. Во мне что-то переломалось и восстало – тихо, но твердо.

Я встал. Выбросил жирную обертку в мусорное ведро; я никогда не думал даже о том, что за мной кто-то должен убирать. И навсегда покинул офис. Никто не заговорил со мной, никто не заметил, как я выходил. Остаток дня я провел в Челси, выпивал в пабах. Наблюдал, как гарцуют друг перед другом подростки, окидывают взглядом себе подобных (и чаще всего недовольно отводят глаза). Я ни с кем не заговаривал, никого не повел с собой, когда, шатаясь, отправился домой. У меня уже накопилось двое, от которых следовало избавиться: один, запихнутый в шкаф, уже начинал вонять, другой достаточно свеженький, чтобы разделить со мной ложе.

Передо мной не было никаких жизненных перспектив, только небольшая сумма на счету и неутолимый аппетит убивать юношей. Оказалось, мне этого вполне достаточно, чтобы прожить оставшиеся месяцы. Однако теперь мне не подойдут одичавшие ребята с Лестер-сквер. Нужен некто незаметный, анонимный, иными словами – похожий на меня. Но больше всего я жаждал выпить. Я скользнул в поток людей на Чаринг-Кроссроуд, поддался непреодолимому порыву и заглянул в книжный просмотреть новинки отдела криминалистики. Я красовался на трех ярких обложках: цвета свежей крови и мимолетной любви, на заляпанных фотографиях в центре: моя ванная, чулан, мои кухонные ножи, лестница, ведущая к квартире, – все с душещипательными надписями («Двадцать три человека поднялись по этим ступеням, не подозревая, что это их последний путь!»). Я вышел из магазина с чувством удовлетворенности, повернул на Лайл-стрит и пошел по Чайна-тауну, дивясь странному сочетанию запахов, экзотическим буквам, светящимся на вывесках лавок, живым азиатским лицам мальчишек. Затем пересек широкую шумную Шафтсбери-авеню и очутился в той части Сохо, которую помнил лучше всего.

Голубой Лондон несет печать усердной чистоплотности, некоей отполированной гигиены. Даже в секс-шопах и видеомагазинах работают деловые молодые люди, которые с вежливым добродушием отвечают на любой ваш вопрос, будь он о том, как пройти к ближайшей кофейне или как правильно вставить анальный вибратор. Я направился в небольшое мрачное заведение, куда захаживал нечасто. Темные дерево и арматура из тусклой меди придают ему атмосферу подлинного британского паба, поэтому там всегда много американских туристов.

Я положил на стойку бара пятифунтовую банкноту, получил вдвое меньше сдачи, чем ожидал, и пинту моей первой и истинной любви – холодного светлого пива. Я никогда не был любителем традиционного английского пива, темного и теплого, со вкусом, более походящим для пойла скота.

Я отнес свой стакан на угловой стол, сел, обозревая его: пышная шапка пены, мелкие пузырьки поднимаются сквозь чистое золото, капельки собираются на стенках, затем стекают поверху вниз, образуя мокрый круг на подставке. Люди губят репутацию, крушат браки, жертвуют трудом жизни ради красоты такого зрелища. В Лондоне семь тысяч пабов.

Наконец я поднял стакан и очень медленно выпил полпинты, не останавливаясь. Горло ощутило себя кактусом под проливным дождем в пустыне. Язык задрожал в подобии оргазма. Вкус казался жидким бархатом, пивоваренной радостью.

Высшая мера наказания никогда не останавливала убийцу. Большинство из нас готовы принять смерть. Но попробуйте сказать человеку, что он больше никогда не насладится холодным светлым пивом! Я поклялся, что скорей умру и останусь мертвым, чем вернусь в заключение.

Сегодня я должен сдержаться. Когда я уже наверняка проскользну меж железных пальцев Ее Величества, у меня будет куча возможностей напиться так, чтобы все поплыло перед глазами. А пока надо присматриваться к туристам, которые начинают валом валить. От них зависит следующая часть моего плана или от одного из них. Все же после пяти лет воздержания любого слегка развезет. Я только начал третью пинту и дивился приятной слабости в ногах, когда в паб вошел Сэм.

Тогда я, конечно, еще не знал, что его зовут Сэм. Я лишь видел, что он мужчина примерно моего роста, комплекции, возраста и расы и что он смотрит на представителей сильного пола пристальней, чем на разбросанных по залу женщин. Лицом мы мало походили друг на друга, ну да сойдет. Если он местный или приезжий из Европы, то я забуду его, даже не запомнив имени. Но если он американец, то ему предстоит стать на этот вечер моим собеседником.

Я решил подождать, пока он закажет первую выпивку (он выбрал «Гиннесс», в чем наши вкусы расходились), проследил, как он расплачивается деньгами из коричневого кожаного бумажника, который носит во внутреннем кармане пиджака. Я стал наблюдать, как он потягивает пиво, стоя у бара. Мой избранник окидывал взглядом паб, наши глаза пару раз встретились, но я отводил их первым.

Когда в его кружке остался один глоток отвратительного черного варева, я подошел к бару. Он допил «Гиннесс», махнул бармену таким широким жестом, какой не позволил бы себе ни один англичанин, и произнес с невыносимой гнусавостью, которая не могла родиться нигде, кроме как на американском юге: «Дайте мне еще крепкого, пжалста».

Внутри я возрадовался, но ему лишь сказал:

– На такую шапку можно спичку поставить. Темные глаза засверкали от удовольствия, когда он понял, что я разговариваю с ним. Интересно, был ли хоть кто-то дружелюбен к нему за все путешествие или ему попадались только недоумки, которые сразу же отсылали его как тупого янки. Конечно, лучше бы он связался с одним из таких недоношенных ублюдков, чем со мной. Но пока ему не надо этого знать. Ему вообще не придется это узнать, если я все сделаю правильно.

– А? – выдал он, широко улыбаясь.

Я, кажется, понял, как происходит восприятие у пустоголовых янки. Хотя я как-то работал в туристическом бюро и встречал нескольких американцев. Мне они отнюдь не показались глупыми. Их просто не обучили выражать свои мысли. Или они робели перед нашим произношением, которое звучит для них просто роскошно, и не могли ничего сказать или, наоборот, из кожи лезли вон, повторяя одно и то же пятью-шестью способами. Слишком рьяные – да. Косноязычные – да. Но вовсе не обязательно глупые.

Я оперся о стойку бара, прижав левую руку к груди, рядом с бесконечной болью в ране. Под новым черным джемпером сердце металось как дикий зверь в клетке. Беспокойное, неприятное ощущение.

– Ты можешь поставить спичку на шапку пива, – сказал я. – Она достаточно плотная.

Я взял коробку деревянных спичек, лежавшую поблизости, достал одну и всунул кончиком в бархатную белую пену. Спичка не колыхнулась, встала прямо, как часовой в красном берете.

– Ничего себе, – произнес американец. – Как так получается?

– Полагаю, благодаря пузырькам воздуха.

– Да, но натяжение поверхности каждого пузырька должно быть неимоверно сильным, чтоб произвести подобный связующий эффект... – Он засмеялся. – Извините. Забыл дома учебник по физике, но мозги, кажется, прихватил.

– Вы студент?

– Аспирант, на степень доктора. Теория частиц. Пытаюсь получить грант на изучение кварков.

– Кварков?

– Элементарных частиц, которые имеют особую силу – самую мощную из четырех фундаментальных сил. Они бывают шести «ароматов». Каждый «аромат» встречается трех цветов: красного, зеленого или синего.

– Как мороженые сласти на палочке, – предположил я.