Клинический случай

6

По понедельникам у Эммы выходной, но мое дело не терпит отлагательств.

Я названиваю ей битый час, но у нее все время занято, поэтому я совершаю немыслимое и еду к ней домой. У нее двухэтажная квартира в западном районе. Как-то у нее украли машину с редакционной парковки – двухдверную серебристую «акуру», подарок отца, – и я подбросил Эмму до дома. Тот кретин, что угнал тачку Эммы, попытался ограбить банк, подъехав к окошечку, где клиенты обслуживаются, не выходя из машины. Охранник всадил в него пулю, и грабитель истек кровью на серой кожаной обивке «акуры». Машину изъяли как вещественное доказательство.

Так что я согласился подвезти Эмму, что было само по себе чревато. Я опасался, что мне придется ее утешать, а на это я пойти не мог. Проявить сочувствие – значит допустить слабину в отношениях, которые должны быть натянуты, как удавка. Если я хочу избавить Эмму от мира прессы, я ни в коем случае не могу становиться доверенным лицом или (боже упаси) ее приятелем.

Но все обошлось без происшествий. Эмма философски отнеслась к трупу в своей «акуре»; и мне не потребовалось ее обнимать или даже похлопывать по руке. Она сказала, что уже пообщалась с отцом и тот предложил купить ей новую машину, как только получит страховку за старую. Она его поблагодарила, но сказала, что она уже взрослая девочка и может сама себе купить тачку. Тем лучше, мягко согласился я. Я высадил ее рядом с домом и вдруг ни с того ни с сего спросил, не надо ли заехать за ней завтра, чтобы отвезти на работу. Что на меня нашло, сам не понимаю. К счастью, Эмма уже успела взять машину напрокат.

Ее дом в квартале от шоссе, но пока выедешь на нужную улицу – запаришься. У дома припаркована новенькая машина Эммы – «камри» цвета шампанского; на заднем стекле еще висит бумажка с регистрационным номером. А на вязкой обочине дороги стоит знакомый джип «чероки». Он принадлежит Хуану Родригесу, нашему спортивному обозревателю. Кстати, Хуан мой лучший друг.

Недавно он начал встречаться с Эммой, что несколько выбило меня из колеи. Было время, когда мы с Хуаном могли выпить по бутылочке пивка и пожаловаться друг другу, в каком клоповнике приходится работать. Теперь это в прошлом. Что бы я ни сказал про плачевное состояние журналистики – это будет расценено как выпад против Эммы, а я не хочу обижать Хуана. И все же его интерес к этой женщине действует мне на нервы – два года он слушал, как я ее поношу, и все равно пригласил на свидание.

Она кардинально отличается от трех других женщин, с которыми встречается Хуан: одна – профессиональная фигуристка, вторая – хирург-ортопед, а третья – танцовщица из группы поддержки баскетбольной команды «Жар Майами». Хуан полон решимости найти себе подругу жизни, что бы там ни казалось на первый взгляд. Возможно, ею станет Эмма, но я эгоистично надеюсь, что все-таки нет. Да мне останется только удавиться, если мой лучший друг влюбится в моего редактора.

Вопрос дня: Хуан и Эмма уже перешли к стадии пестиков и тычинок? Очень бы не хотелось явиться в самый неподходящий момент. Шторы на окнах Эммы открыты, но движения в квартире не видно, только тощая пятнистая кошка умывается на подоконнике.

В нерешительности я бросаю взгляд на часы – половина пятого. Эмма и Хуан скорее уж трахаются, чем смотрят шоу Опры.

Но черт побери, у меня важное дело. И хотя Джеймс Брэдли Стомарти уже, наверное, обратился в прах, работы завались. Настоящая история его жизни и смерти еще не рассказана, и я должен поставить Эмму в известность, что наш долг – поведать людям правду. Я подхожу к двери и звоню. Ноль эмоций. Ржавый кондиционер на стене рычит, как бульдозер на дне котлована. Я пробую стучать – сначала костяшками пальцев, затем ребром ладони. Даже кошка не обращает на меня внимания.

– Черт, – бормочу я себе под нос.

Я успеваю пройти полдороги обратно к машине, когда слышу, как дверь квартиры открывается, – это Эмма. Я вздыхаю с облегчением: она не растрепана и не кажется излишне возбужденной. На ней старые джинсы, короткая белая футболка и очки для чтения. Ее недавно подстриженная челка уложена на прямой пробор, а остальные волосы забраны в хвост голубой резинкой.

– Джек?

– Я не вовремя?

Она стремительно спускается по ступенькам:

– Мне показалось, что кто-то стучит…

– Я тебе звонил, но было занято.

– Извини. В Интернете сидела, – говорит Эмма. Пожалуй, я ей верю.

– Что случилось? – интересуется она.

– Некролог Стомарти.

Эмма удивлена. Даже когда некрологи кишат ошибками, это редко доставляет проблемы редакторам. С юридической точки зрения оклеветать покойника невозможно.

Я торопливо рассказываю Эмме про звонок Дженет Траш, про визит в похоронное бюро и про отсутствие швов от вскрытия на теле Джимми Стомы. Эмма слушает с нетерпением, которое меня раздражает. Я жду, что в любой момент дружище Хуан вальяжно выплывет из дверей, на ходу застегивая штаны.

Когда я заканчиваю свой монолог, Эмма поджимает губы и говорит:

– Думаешь, мы должны написать опровержение?

Господи Иисусе, она это серьезно. Я подавляю желание рассмеяться ей в лицо. Вместо этого я опускаю глаза – и мой взгляд упирается в голые ступни Эммы, которые я раньше никогда не видел. Ногти у нее на ногах покрашены через один в вишневый и оранжевый цвета, и это решительно не вяжется с ее образом.

– Джек?

– Там нечего опровергать, – спокойно объясняю я. – В статье не было ошибок. Просто не вся правда.

– Как ты думаешь, что с ним случилось?

– Думаю, мне хочется взглянуть на отчет следователя с Багамских островов.

– И как ты собираешься это сделать? – Эмма как-то мнется. Оглядывается через плечо, но в остальном не признает наличие Хуана в ее квартире.

– Запросто, – говорю я. – Всего-то и нужно – слетать в Нассау и поговорить с врачом, который делал вскрытие Джимми Стомы.

Эмма с трудом скрывает раздражение, как будто это я в неловком положении. Оказывается, так и есть.

Она говорит:

– Нет, то есть… Джек, ты не можешь этого сделать. Тебе надо закончить со Стариной Полком. Говорят, он угасает прямо на глазах…

– Что?

Макартур Полк когда-то был владельцем «Юнион-Реджистер». Если мои газетные вырезки не врут, он уже семнадцать лет при смерти. И я последний из длинной череды журналистов, которому поручили написать его некролог.

– Эмма, ты серьезно? – Мое отвращение неподдельно, а удивление притворно.

Она достает из заднего кармана зеленый шелковый шарф и нервно накручивает его на свое изящное запястье.

– Послушай, Джек, если ты правда думаешь, будто там что-то не так…

– Думаю. Более того, я в этом уверен.

– Хорошо. Значит, завтра соберешь все свои записи, и мы пойдем к Райнмену. Может, он выделит кого-то, кто сделает пару звонков.

Райнмен – редактор раздела Городские Новости, ни одно событие не попадет в газету без его разрешения. Мой желудок завязывается узлом.

– Эмма, я сам в состоянии сделать пару звонков. Я прекрасно умею обращаться с телефоном.

Но она отступает к своему дому:

– Джек, мы не копаемся в темных историях. Мы не расследуем убийства. Мы пишем некрологи.

– Пожалуйста. Я прошу всего пару дней.

Поверить не могу, я действительно произнес «пожалуйста».

Продолжая отступать, Эмма качает головой:

– Извини… давай поговорим в офисе, ладно? Завтра утром. – Она доходит до двери и стремительно исчезает за ней, как хорек в норе.

Несколько минут я сижу на ступеньках, чтобы унять ярость. Мне наконец удается обуздать желание схватить монтировку и разделать ее новенькую «камри» под орех. Почему меня удивляет то, что здесь случилось? На что, черт побери, я надеялся?

По дороге домой я включаю «Блудливых Юнцов»: громкость – на полную, басы – на максимум. У меня из головы не идет похабная картинка: Хуан Родригес привязан шелковыми шарфами к столбикам кровати, а на нем скачет неистовая Эмма, расставив ноги с треклятыми разноцветными, словно леденцы, ногтями.