Дневник одиночки (СИ)

Открываю предыдущие записи… и, о господи, как же хочется дотянуться сквозь неровные буквы и страницы, заполненные в то время, когда все было более-менее нормально, хотя бы до себя и заставить выстрелить в Ростислава при нашей первой встрече.

У меня зреет один план…(текст обрывается).

Запись 33

Пустота. Вновь вокруг лишь пустота и забытые, брошенные стены домов, пустынные улицы и тишина. Все словно вернулось к тому времени, когда я бесцельно бродила и существовала, среди развалин городов. На руинах ушедшей отсюда цивилизации. Только сейчас во мне нет той уверенности, что если когда-то на моей дороге вновь повстречается человек, я испытаю радость. Наверное, сейчас я сначала выстрелю, не выясняя его желаний, мотивов и вообще, что-либо. Я окончательно потеряла веру в людей…наверное.

Три месяца. Черт, целых три месяца я не прикасалась к этой тетради, даже зная, что мне необходимо описывать все, что со мной происходит, ведь эта простая вещь на самом деле помогала мне сохранять и возрождать крупицы памяти. Я уверена, когда придет мое время, тетрадь с этими записями останется рядом с моим трупом и со временем истлеет, так же как и плоть на моих костях. Не знаю, что являлось барьером между бумажными листами и мной. Странное нежелание.

Несмотря на проблемы с памятью я прекрасно помню тот день, три месяца назад, когда мне пришлось убить поехавшего головой мужчину. Помню, как стискивала до боли челюсти, сжимая в руках рукоять ножа, а горячая кровь, заливая пальцы, мешала сильнее протолкнуть внутрь человеческого тела клинок. Ладони скользили по рукоятке, ноги гудели от холода, а в ступни вонзался мусор и мерзлая земля на полу подвала. Ледяная уверенность владела мной, когда из окна комнаты я наблюдала за удаляющейся в лес спиной Ростислава. Сердце учащенно билось, и готово было выпрыгнуть их груди, когда я спрыгнула вниз, а где-то наверху все еще звенело разбитое стекло. Осколки падали вниз, прозрачными кинжалами впиваясь в снег. Помню, как мысленно считала секунды, огибая дом. Как горели сначала босые ступни, касавшиеся снега и ледяных ступеней на крыльце. Сознание строило картинки бегущего обратно хозяина дома, который скорее всего услышал шум. Его перекошенное от ярости лицо появилось гораздо раньше, чем я рассчитывала. Но, к большой радости, я уже успела побывать на кухне, взять самый большой нож, что там был, вскрыла подвал и с улыбкой на лице смотрела на еще живого Дмитрия. Большой камень упал тогда с моего сердца, радость перекрыла горе, когда он поднял на меня глаза и произнес мое выдуманное имя. Он даже успел истерично рассмеяться, перед тем, как туша каннибала сбила меня с ног. Слава был силен, он громко кричал, словно разъярённый зверь. У меня потом долго проходили синяки на плечах от его крепкой хватки. Ростислав тряс меня, словно куклу, сжимал плечи до боли, но я не могла ему позволить снова выбить из рук нож. Лямки крохотного платья треснули и оторвались в тот момент, когда с отчаянным криком я сделала выпад вперед, вгоняя ему в живот нож. С большим трудом пришлось проворачивать железку внутри него, но я понимала, что если не вложить все усилия, страх и боль, что он причинял другим людям, не отплатить ему за всех убитых и за нас самих…нечего мне было тогда вовсе выходить из той комнаты, а спокойно сидеть и ждать собственной смерти. Мужчина ударил и оттолкнул меня, пытаясь вытащить из себя огромное жало ножа. Ростислав тогда потянулся ко мне, осклабившись сквозь окровавленные зубы. Хотел что-то сказать, но глаза мужчины быстро закатились, и он рухнул, потеряв от боли сознание. Казалось, я долго смотрела, как он лежит на полу. Ждала очередного подвоха, будто он сейчас поднимется, рассмеется мне в лицо и, с легкостью выдернув нож из себя, начнет раз за разом вгонять в меня перепачканное собственной кровью лезвие. Мне было страшно, одновременно с тем злоба переполняла меня и тихая радость брезжила где-то на задворках. После Дмитрий как-то мне сказал, что в тот момент я была похожа на какого-то дикого зверя, затаившегося перед броском. Тот дом помнится мне жутким и темным пятном. Трудно было заставить себя остаться там хоть на какое-то время еще, но ничего нельзя было поделать. Стоило подготовиться к походу, да и рука Дмитрия тревожила обоих нас.

Он рассказал, что Ростислав не настоящий владелец дома. Когда-то им владела большая семья, но после Конца из всех выжили лишь двое детей подростков: старшая сестра и брат. Они скрупулезно собирали запасы, ходили на охоту, доставали последние живые семена, пытались что-то выращивать и без каких-либо проблем впускали к себе на ночлег или на более долгое время других выживших. Оказалось, их было много. Так, будучи добрыми и в чем-то наивными подростками, ребята, не подумав впустили внутрь Ростислава и его друга. Помню, с каким отрешенным лицом Дмитрий сидел и пересказывал мне все, что ему успел наплести мертвый каннибал в подвале дома. Слава был нормальным человеком, как сам он говорил: «я и не знал раньше, что могу творить такие великие дела, быть таким могущественным!», но в какой-то момент он стал замечать за собой особо жестокие мысли. В голове он часто прокручивал, как так или иначе расправляется с теми, кто нападает на простых путников. Ему нравилось с особым энтузиазмом убивать людей, посмевших решить, что у него можно что-то отобрать. Он убивал, много и считал это нормальным, оправдывая себя тем, что все это плохие люди, те, кто нападают. Позже, повстречавшись с тем, с кем они закончили свой путь в этом доме, он начал вынуждать людей нападать на него или его друга, тем самым мысленно подписывая себе карт-бланш на убийство. Дети из дома им ничего не сделали, и Слава начинал беситься от их правильности. Но после того, когда парнишка отказал им во внеочередной выдаче еды, Ростислав счел это нападением на его свободу. Уж тогда-то они порезвились. Я не узнавала Дмитрия, когда он говорил, с каким удовольствием и обильным слюновыделением Ростислав рассказывал ему, как они долгими часами насиловали девочку, как заставляли её есть собственного брата, чтобы она окончательно не умерла с голода. Им нравилось издеваться над ней. Чертов сумасшедший красочно описывал издевательства над каждым путником, что по незнанию попадался в сети расставленные двумя мужчинами. Какие сценки они разыгрывали перед другими, и какое сладкое на вкус человеческое мясо. Мне было больно это слушать, мне было больно за Дмитрия, который, кажется, потерял часть своей души в том темном и отвратительном подвале. Но я стойко слушала все его слава, не закрывала уши, не просила прекратить этот ужас, а лишь молчала и слушала, чтобы хоть часть взять на себя. Мы долго собирались, искали одежду, складывали провизию, оружие, боеприпасы и лекарства. Очень важны были обезболивающие, так как Дмитрий с трудом мог двигать рукой, которая осталась без кисти.

Тот дом мы покидали в гробовом молчании, оставив записку в двери, в которой мы поведали, что у этого дома нет хозяина, но внутри есть рабочий котел и консервированная еда, постель и небольшой запас одежды.

В первые недели мне приходилось тащить на себе куда больше снаряжения, нежели раньше. Мой спутник сквозь зубы просил не жалеть его, но я видела, как ему тяжело дается без правой кисти, и как ему больно. По привычке он часто хватал, да и хватает (сейчас реже), что-то или подтягивал лямки дорожного рюкзака, покалеченной рукой, и как при этом он краснеет и едва сдерживает болезненный стон.

После мы больше не видели ни одного человека. Живых больше нет в этой части. В этом я уверена. Их выгнали Твари и те страшные монстры, что глушат все вокруг своим криком. Они нам встречались еще пару раз, но, на благо, мы видели издалека, скрываясь в тени леса, предпочитая попасться лучше Тварям, нежели этим существам. Дмитрий все еще учится стрелять левой рукой. Надо признать, выходит это у него все лучше и лучше.

Мы идем на юго-восток уже около двух недель, но никого так и не встретили. Город за городом, деревня сменяет деревню, дома меняются от больших к маленьким и обратно. Стало снова тепло. В этот раз не было такой резкой смены погоды, как месяцы назад. Теплее становилось постепенно и теперь, мы снова в лете, снова идем под палящим солнцем и стараемся не вспоминать ту зиму. Хочу уговорить идти его к морю, но он настойчиво уверяет, что нужно постараться подойти к Уральским горам и пройти дальше на Урал. Почему? Мы все еще спорим. Так много времени прошло…