Безумие Джоула Делани

– Знаешь, Нор, эти мои провалы в памяти появились неслучайно.

– Неслучайно? – осторожно переспросила я.

Поскольку Эрика считалась моей подругой, ситуация была довольно деликатной. Конечно, если Эрика придерживалась бы традиционных взглядов на психиатрию, она не взялась бы за такой случай.

– Это какие-то последствия галлюциногенов, – продолжал Джоул.

– Но ты, кажется, говорил… – начала я и остановилась, сообразив, что спорить сейчас неразумно.

Он уже начал раздраженно хмуриться, но пересилил себя, чтобы закончить свою мысль.

– Я не говорил, что никогда не пробовал ЛСД. Я принимал его дважды. И последний раз – за день до того, как… Ну ты помнишь, когда ты нашла меня. В общем, оказывается, симптомы могут появиться позже без ЛСД. Самопроизвольно.

– Понимаю, – кивнула я, надеясь, что в моем голосе звучало лишь дружеское участие, свободное от лишних эмоций.

– Обычно сознание сохраняется, и потом все проходит без следа. Но иногда возникают разные последствия. В моем случае – просто провалы в памяти.

– Да, наверное, – согласилась я, хотя меня немного смущал его энтузиазм по поводу вызванной наркотиками амнезии.

Видя, что Джоул доволен собой, я решила воспользоваться случаем и задать весьма волновавший меня вопрос.

– Ты только два раза терял память?

– Конечно, – уверенно ответил он. – Больше такого не случалось. Это что-то вроде наркотического переутомления.

Но меня все еще беспокоила мысль, что с Эрикой я была не совсем откровенной. Я решила, что будет лучше, если Джоул сам расскажет ей о ноже с выскакивающим лезвием, который все еще хранился у меня в спальне. Я сходила за ним и молча положила его на кушетку.

– Что это? – удивленно спросил Джоул. Он взял нож и стал с любопытством его разглядывать, потом дотронулся до рычажка и испугался, когда выскочило длинное острое лезвие.

– Я нашла эту вещь у тебя в прихожей над шкафом, когда искала сумку для Уолтера.

– Где? Над шкафом в прихожей? – переспросил он. – Да, там есть антресоль. Но я ее никогда не осматривал – только забросил туда сумки. Наверное, нож остался от прежнего жильца. Может, там жил какой-нибудь грабитель?

Конечно, такое объяснение казалось вполне приемлемым. Джоул всегда был разгильдяем. И все же история с ножом беспокоила меня слишком долго, чтобы я могла так просто от нее отмахнуться.

– А что, если это еще один провал в памяти?

– И я пошел и купил нож? Но зачем тогда я положил его на антресоль?

– Может, спрятал? – предположила я.

– От кого? От самого себя?

Да, действительно, он жил один.

– А полиция?

Но мысль о полицейской облаве на Джоула показалась нам обоим столь нелепой, что мы рассмеялись. Потом раздался телефонный звонок. Звонила Шерри, и я выскользнула из комнаты, наконец-то почувствовав настоящее облегчение.

То, что можно назвать облегчением, продолжалось в течение всего февраля и большей части марта. Дети ходили в школу, на хоккей, к друзьям. Джоул продолжал посещать Эрику. А я опять занялась своей новой книгой. Приятно было постукивать на машинке, сидя за своим карточным столиком и смутно воспринимая отдаленный гул пылесоса Вероники, в то время как угли в камине постепенно превращались в пепел. А потом приходили из школы дети.

Пожалуй, единственной ложкой дегтя было поведение Шерри. Я никак не ожидала от нее такого постоянства. Она звонила каждый день или заезжала за Джоулом, отрывая его от работы, и они со свистом уносились на маленьком «порше». (Оказалось, что Шерри взяла эту машину у какого-то советника ООН, который отправился с официальной миссией в Камерун и задержался там дольше, чем предполагалось.)

Они могли уехать или приехать в любое время суток. Мне, конечно, не нравилось, что Джоул так часто посещал эти сомнительные вечеринки, где резвились богатые лоботрясы, наркоманы, эксцентричные музыканты. Такая обстановка едва ли подходит для человека, лечащегося у психиатра. Правда, я знала, что Эрике все известно, и опасалась лишь одного: как бы у Джоула не повторился прежний срыв. Но, судя по всему, после истории с Шерри у него развился стойкий иммунитет. Джоул казался холодным и бесстрастным.

Конечно, его мысли занимала только Шерри.

Я встретилась в Эрикой в одной из галерей Парк-Бернет.

– Все идет чудесно, дорогая, – уверенно заявила Эрика. – Положись на меня, и ни о чем не беспокойся.

Она избегала профессионального жаргона. Такой своеобразный снобизм я наблюдала у некоторых ученых. И слова, которые она употребляла, никогда не имели особою значения. Но в них ощущалась уверенность опытного врача. От ее изящной фигуры в красивом белом свитере и элегантного шелкового зонтика исходили покой и уверенность. Я просто терялась рядом с Эрикой, когда она прохаживалась по красной ковровой дорожке под хрустальными люстрами, и служители в зеленой униформе кланялись ей.

– Ты, наверное, часто тут бываешь, – заметила я.

– Да я-то что. – Все же ее манера выражаться порой напоминала о Безумном Гарри. – Это мой бедный Ганс. Он оставил здесь целое состояние – совершенно теряет голову на аукционах. Сегодня я, кажется, заставила его ждать. Мы договорились встретиться в три.

Мы не спеша проплыли через зал современной живописи, где я некоторое время рассматривала рисунок Пикассо, который очень хотела, но не могла приобрести. Потом, миновав нефритовые чаши и шелковые свитки Древнего Востока, мы наконец добрались до примитивного искусства Карибского бассейна, где и обнаружили доктора Райхмана, ожидавшего Эрику.

Впрочем, едва ли это можно было назвать ожиданием. Забыв про Эрику и вообще про все на свете, доктор переходил от предмета к предмету, подолгу застывая над каждым из них. Статуэтки, связанные с культами Водана и Шанго, стояли на постаментах под картинами на фоне стенных драпировок из коричневого вельвета. Доктор наклонился, изучая одну из картин, когда Эрика подвела меня к нему и объявила:

– Ты, конечно же, помнишь Нору Бенсон.

У мусульман это называется «барака» – некое сочетание энергии, тепла и духовного очарования, которое служит признаком святого или целителя. А также богатого психиатра. Когда доктор Райхман пожал мою руку и обратил на меня все свое внимание, выказывая искреннюю заинтересованность в моем благополучии, – общий эффект от подобного обращения соответствовал нескольким порциям мартини. Седые волосы были все так же густы, как в тот вечер на Рашн Хилл в Сан-Франциско. За шесть лет доктор совсем не изменился. Тот же бронзовый загар, несмотря на зиму. Тот же отлично скроенный и немного помятый костюм. И даже запах того же одеколона.

Мы с большим взаимопониманием обменялись любезностями. Потом, пытаясь заразить меня своим энтузиазмом, он взял меня под руку и повернул лицом к картине.

– Что вы об этом скажете?

Я отнюдь не любительница примитивного искусства. Двумерные картинки, в ясных детских тонах изображавшие постройку амбара или добычу кленового сахара, ничего во мне не пробуждали. В данном случае я увидела белый сказочный катафалк, ехавший по тропической улице, конечно совершенно плоский, на жизнерадостном красно-голубом фоне.

– Присмотритесь к катафалку, – пришел мне на помощь доктор.

Я присмотрелась, пытаясь не разочаровать его. Но увидела лишь маленькую телегу, которую везли четыре лошади, украшенные перьями.

– Действительно, на островах пользуются такими катафалками, – уклончиво заметила я.

– Да, особенно для детских похорон. Но взгляните, дорогая моя, в этом старом европейском катафалке вы видите раковины каури!

Я взглянула на маленький гроб и увидела, что он действительно окружен рядом тщательно прорисованных раковин. Но я не могла понять, почему они вызвали такое возбуждение у доктора.

– Вуду, – подсказала мне Эрика.

– Ну нельзя же все так упрощать, – возмутился доктор Райхман, – такие раковины встречаются в магической практике от Океании до Гарлема. Ты помнишь маленьких идолов, украшенных раковинами, со Сто десятой улицы?