Эфирное время

нят и вставят в брошку? – спросил мальчик таинственным шепотом. – Ты же раньше говорила, что волшебные камни нельзя гранить.

– Разве? Ах, ну да, конечно, однако жаль, что такая красота лежит в шкатулке.

– Ты приколешь эту брошь к платью и пойдешь на бал?

– Нет, мой ангел. Я слишком стара для такой броши.

– Ты подаришь ее маман?

– Нет. Твоя маман слишком легкомысленна.

– Я понял, бабушка, ты хочешь подарить ее кузине Анете.

– Нет. Я не хочу дарить кузине алмаз «Павел», – графиня поджала губы, как обиженный ребенок, – почему я должна непременно дарить кому-то? Пройдет много лет, настанет новый век, двадцатый век, Мишель. Меня уже не будет на свете, ты станешь взрослым мужчиной. Ты женишься.

– На Долли Заславской? Никогда! Она пищит, как мышь, и чуть что, бежит жаловаться княгине, а княгиня шипит, как угли в камине, если брызнешь водой. Я никогда не женюсь, бабушка.

– Кроме Долли, есть много других девиц, какая-нибудь тебе приглянется. Я думаю, ты женишься как раз в первый год двадцатого века. Раньше не надо. В двадцать пять лет в самый раз, уж поверь мне, мой ангел. Не слишком рано, но и не поздно. А теперь слушай меня внимательно, слушай и запоминай, – она приблизила к правнуку свое сморщенное, сильно набеленное лицо и прошептала:

– Это будет счастливый, разумный век. Люди научатся наконец сначала думать и лишь потом что-то делать, а не наоборот, как это происходит сейчас. Бессовестные устыдятся, безжалостные пожалеют ближнего, рука убийцы окаменеет, из уст лгуна вместо, слов будет раздаваться собачий лай.

– Ой, бабушка, значит, наш буфетчик Федор будет только лаять и ничего не сумеет сказать? Он ведь все время врет, что варенье заплесневело, что сыр высох, а холодная телятина заветрилась.

– Мишель, при чем здесь буфетчик? – поморщилась старуха, и с лица ее на бархатную обивку кресла полетела пыль пересохших свинцовых белил. – Буфетчик здесь совершенно ни при чем. Я говорю о двадцатом веке, о том чудесном, разумном ХХ веке, в котором тебе, мой ангел, предстоит жить. Ты станешь взрослым мужчиной, в твоем благородном сердце вспыхнет любовь, и я надеюсь, что предмет обожания окажется достойным твоего титула и твоего положения в обществе. Ты женишься

– Бабушка, что такое предмет оборжания? – испуганно прошептал Мишель.

– Будь любезен, не перебивай меня. После венчания ты приколешь на платье своей молодой красавицы жены брошь-орхидею. Платиновые тонкие лепестки с топазовыми каплями росы, листья из удлиненных изумрудов, а в центре будет сиять алмаз «Павел». И красавица жена тебя никогда не разлюбит. Вы будете жить долго и счастливо в разумном, милосерд ном, прогрессивном двадцатом веке.

* * *

Лиза приняла душ, закуталась в теплый гостиничный халат и наконец согрелась. Она включила приемник, нашла спокойную классическую музыку, расчесала волосы и не сразу услышала стук в дверь.

Стучали тихо и настойчиво, потом раздался знакомый голос:

– Елизавета Павловна, простите, откройте, пожалуйста, на минутку.

– В