Убийство по французски

И Баске поверил. Собачка перевернулась на спинку, задергала лапками и поверила, что Рэссак сдержит слово — будет всего два плавания и всего четыреста килограммов. Нахальная кучка дерьма, подумал Рэссак, затягивая узел на галстуке и потянувшись за пиджаком. Баске нравится считать себя проницательным, но он так ничего и не понял. Рэссака удивило, что его новый приятель пошел так далеко.

Рэссака на Баске вывел строитель Фуэти из Батарель. За ним был должок.

— Он только что запустил масштабный план перепланировки и застройки, — сообщил Фуэти, — и с деньгами у него туго.

Он был уязвим. Поэтому Рэссак попросил об очередной услуге одного из своих людей в профсоюзе, и внезапно почва под ногами мсье Поля Баске заколебалась. Вот тогда Рэссак и организовал через Фуэти соответствующим образом обставленное знакомство.

И ни разу, ни на секунду, Баске не заподозрил, что за всеми его неприятностями может в первую очередь стоять Рэссак.

Замечательно.

Наклонившись над кроватью, он взял телефон и набрал номер Карно.

— Де Котиньи. Это установлено?

Он немного послушал.

— Хорошо. Заставь этого жеребца попотеть.

13

Сардэ вымотался. Это был долгий, жаркий, чертовски напряженный день в «Писин — Пикар», но по крайней мере он заканчивался на высокой ноте.

Во-первых, суматошный день начался еще до того, как они открылись, когда обычно Сардэ мог вытянуть ноги и насладиться чашечкой кофе с круассаном, пока не появился босс, Пикар. Но Пикар по какой-то причине оказался там раньше его и расхаживал по двору, открывая и проверяя то и это, как сержант, осматривающий казарму.

Сначала старый ублюдок заставил его передвинуть бадьи с цветами. Потом приказал подмести двор, для чего пришлось протискиваться за бортики голубого бассейна, чтобы все было выполнено как надо. Ну а затем, когда Сардэ должен был прерваться на ленч, Пикар велел ему разобрать и отремонтировать две фильтрационные установки, которые вернули в мастерскую за последние два дня. Это довольно простая работа, но в разгар дня в мастерской стояла адская жара. Через двадцать минут с него градом катил пот, когда он ворочал на верстаке эти установки. Работа еще и грязная. Пикар словно знал, что это будет раздражать Сардэ.

Ну и последнее. Как раз в тот момент, когда он подумал, что на сегодня все — двор подметен, фильтрационные установки перебраны, фургон вымыт изнутри и снаружи, проверен и заправлен, — в мастерской появляется этот урод, обмахивая лицо воротом рубашки, и говорит, мол, нужно поработать с хлоркой. Немедленно. На выезде в Рука-Блан.

При этих словах сердце у Сардэ заколотилось как сумасшедшее. Он взял у Пикара бланк заказа и прочел адрес.

Дом де Котиньи. Та-да-да!

Через 30 минут он уже парковал фургон «ситроен» у задней части дома мадам и звонил в домофон от нижних ворот.

Служанка ответила и впустила его. Пройдя тремя террасами — каждая густо обсажена гибискусом и цветущим жасмином, подстриженные лужайки напоминают щетину зубной щетки, — Сардэ разложил свой инструмент возле бассейна и, не теряя времени, принялся готовиться к замеру уровня хлорированности воды, но садящееся солнце играло против него, завешивая все окна сияющим золотом экраном. Как бы он ни ходил вокруг бассейна, забирая пробы из разных мест, какой бы угол ни выбирал, стоя или на корточках, солнце его опережало. Ни единого шанса заглянуть хоть в одно окошко.

Не то что в первый раз, несколько недель назад. Сардэ проверял здесь впускные ограничители и сливные трубы, когда увидел ее в окне библиотеки. Она скользила изящной ладошкой по полкам, словно проверяла, нет ли пыли, или выбирала книгу. Женщина была обнаженной. Ни лоскута материи на теле. Сардэ не мог оторвать от нее глаз, а когда она повернулась, готов был поклясться, что та видит его. Не может не видеть на том месте, где он стоял на солнце, без рубашки и в шортах. Но женщина вела себя так, словно его не было. Просто осматривала полки, пока ей не наскучило.

Но это случалось не один раз. Неделю спустя он явился без предупреждения — в тот день у служанки был выходной (это легко установить по записям в кабинете Пикара), — обошел дом сбоку, и там была она, мадам Сьюзи де Котиньи, во всей своей красе, возлежащая в шезлонге у бассейна. Когда она открыла глаза и увидела его, стоящего меньше чем в двадцати футах с резиновым шлангом через плечо, то просто встала и молча пошла к дому. В чем мать родила.

Вот так просто. Словно его там и не было. А может, именно потому, что он там был.

А этот зад... Груди. А ноги... Господи, ведь она совершенно лишена стыда, выставляя себя таким образом. С точки зрения Сардэ, все было как на блюдечке, ему оставалось только взять. Вопрос лишь в том, чтобы выпал удобный случай и нашлось подходящее время. Они все такие. Когда дело доходит до этого, богатые, скучающие, избалованные дамочки хотят только одного — немного игры. Небольшой тренировки с платным партнером. Немного терпкости и кувыркания, пока муженьки на работе зарабатывают баксы.

А он, Сардэ, мужчина.

Хотя в данный момент, похоже, хозяйка дома не намерена показываться. Только служанка пришла спросить, не хочет ли он пива.

Он хотел пива. И еще многого, кроме пива.

14

Бонн Мило любила нижнее белье. Жако часто удивлялся, как она могла позволять себе все это на свою зарплату.

За два года, пока они были вместе — Жако мог поклясться, — каждый раз, проходя мимо «Секре-Дессу» на рю Сен-Санс, или «Пэн-де-Сюкр» на рю Гриньян, или «Носибэ» на рю Сен-Ферьоль, или «Клэртис» на рю Пизансон с его лакированной голубой дверью и кабинетными окнами, Бони вцеплялась ему в руку, тащила назад, смотрела с намеком... Потом в ее взгляде появлялось обещание, и она затаскивала его внутрь. Вот так все просто.

Возможно, еще и потому, что Жако тоже любил белье. Все эти тонкие легкие безделицы, которые позднее начинали у нее жить активной, поразительной, невообразимой жизнью. Для Бони нижнее белье не было одеждой, оно было костюмом.

Театр. Экстравагантность. Все цвета, текстуры и формы. Белое и черное, пастельных цветов и кремовое, алое, зеленое и синее. Чистый хрустящий хлопок, грубые, словно наждак, кружева, блестящий скользкий шелк и атлас. Подкладки и аппликации, лямки и крючки, оборки и чашечки, все эти хитрые, тайные соединения и нежные сплетения... Все выглядело чудесным контрапунктом ее гладкой, загорелой кожи.

Еще покупки для Бони были способом обострить его аппетит, взволновать кровь. Ее страсть к этому, озорное искушение, стремление включить его в любое решение — провести по лицу атласной чашечкой бюстгальтера, приложить его руку к украшенному лентами лифу тонкой комбинации, бросить вопросительный взгляд, когда ее ноготь движется по обрезу тонкого кружева или рюшечкам подвязки... Для Бони это было частью представления. Первый акт. Близость на публике. Своего рода заговор. Для начала с Жако, а потом, когда подходила продавщица, то и с ней. Бони вводила новое лицо так, словно та тоже играла роль в действе, рождая — улыбкой, прикосновением, взаимным доверием — дразнящее, дерзкое соучастие между ними двумя, которое оформляло и его роль во всем этом, когда они обе смотрели на него в ожидании одобрения, кивка, согласной улыбки.

— Эй, мечтатель, очнись. Поехали.

Жако вздрогнул от неожиданности. Рядом с ним нетерпеливо дергал головой Гасталь. Автопоток опять двинулся, спасибо старому фургону «ситроен», появившемуся справа. Он зацепил столб ограждения на углу, смяв свои гофрированные бока, и перегородил запруженную одностороннюю улицу. Последние пять минут они с Гасталем ждали, когда рассосется затор на рю Сен-Ферьоль прямо напротив окон «Носибэ». Теперь, когда водитель фургона вылез из кабины, чтобы осмотреть ущерб, и отмахивался от душераздирающих звуков клаксонов скопившихся за ним машин, дорога расчистилась. Жако вдавил педаль газа, и магазин «Носибэ» остался далеко позади.