Психиатр

Марк Фишер

Психиатр

Глава 1

— Ты меня больше не любишь…

На первый взгляд, она произнесла эти слова полушутливо-полусерьезно, по крайней мере, в глубокой синеве ее глаз сквозило замешательство, как если бы то, что происходило между ней и ее нареченным, лишь подтверждало ее беспокойство, застарелое и куда более давнее, чем сама их встреча.

Она не только не нравилась ему, никогда не нравилась, на самом деле она вообще никогда не сумела бы никому понравиться. И однако, ее красота помогла ей одержать бесчисленные победы, вскружила немало голов и еще в ранней юности подтолкнула ее — хоть это, возможно, и было иллюзией — к карьере актрисы. Впрочем, ей не слишком удалось продвинуться на этом поприще, горько заметила Катрин со свойственной ее юности лихорадочной горячностью. Следует заметить, что в распоряжении юной Катрин впереди были целые годы для того, чтобы что-то доказать себе и другим.

— Это не так, — пытался отрицать Роберт, — ты знаешь, что я тебя люблю.

И как будто для того, чтобы подкрепить весомость своих слов, он вновь принялся обнимать Катрин с пылом, который показался ей фальшивым или, по крайней мере, малоубедительным.

Но в любом случае ей представлялось, что эта ночь — первая после того, как родителям Катрин и Роберта было официально объявлено о помолвке, — окажется более романтичной, более страстной. И все же декорация была великолепной: апартаменты в шикарном нью-йоркском отеле «Уолдорф-Астория», огромный букет алых роз, заказанный Робертом заранее, бутылка «Кристаль», томившаяся поодаль. «Кристаль» если и не лучшее шампанское, то, конечно, самое дорогое, умопомрачительный расход для любой другой пары их возраста, но безделица для Роберта, свежеиспеченного адвоката, прямо с гарвардской скамьи, и, что важнее, единственного сына одного из самых богатых и заметных семейств на восточно-американском побережье.

Однако ни шампанское, ни специально надетое Катрин маленькое черное платье с глубоким декольте не возымели на Роберта своего обычного действия. Девушка позаботилась и о духах, тщательно нанеся их повсюду, где, по выражению Мэрилин Монро, ее могли поцеловать… Обычно этот аромат доводил его до безумия. На прелестном гладком лбу Катрин под светлыми вьющимися волосами обозначилась продольная морщинка — умышленно или случайно, Роберт не обратил на декольте ни малейшего внимания (с фасоном платья вышел явный промах — курьезно, но бюст как таковой у Катрин вообще-то отсутствовал). Маленькая грудь воспринималась девушкой как физический недостаток, она так и не смогла с этим примириться.

Уже в машине, по дороге к отелю, тяжелое молчание Роберта насторожило Катрин. Вообще-то все прошло не слишком гладко — ее мать, несмотря на самые лучшие намерения, в разговоре сделала несколько безграмотных ляпов, а отец отпустил в адрес нареченного сомнительные шутки, задал кучу весьма неделикатных вопросов и под тем предлогом, что он не намерен специально разодеваться, чтобы произвести впечатление на сына богатеев, явился перед гостем в обыденном поношенном костюме. Мог бы сделать над собой хоть какое-то усилие!

Встреча с родителями Роберта, обитавшими в поистине царской резиденции на Лонг-Айленде, тоже развернулась не совсем не так, как того хотелось Катрин, но даже если бы она сумела хоть немного унять волнение и избежать оплошностей, ей все равно не удалось бы покорить общество. Конечно, она понравилась старому слуге Эмилю, который сделал все от него зависящее, чтобы она почувствовала себя в своей тарелке, а также матери Роберта. Та поторопилась расцеловать Катрин, назвать ее своей невесткой и даже сравнила ее с Клаудией Шиффер, что, впрочем, было воспринято девушкой как дежурный комплимент.

Но сестры Роберта, близнецы, так или иначе пытались посмеяться над ней, дискредитировать ее словом, отнеслись к ней по-снобски. А его отец уготовил ей поистине ледяной прием. Он тотчас приказал сыну проследовать за ним в кабинет, там состоялся разговор, о котором Роберт, побледневший как полотно, отказался ей поведать, а просто ускорил их отъезд.

И потом, на самом деле внезапную перемену в поведении Роберта нельзя было отнести только за счет различий между семьями. Все одиннадцать месяцев и тринадцать дней их знакомства Катрин (романтичная натура, она пунктуально вела свой любовный календарь!) в глубине души была убеждена, что их роман является следствием некоего недоразумения.

Роберт был слишком хорош для нее, чересчур хорош.

Он мог влюбиться в нее лишь по ошибке. Светловолосый красавец, с мускулистым телом юного бога, похожий на Роберта Редфорда, со своим белым «порше» и немалым семейным состоянием — уже сейчас ему по специальному распоряжению отца еженедельно выплачивали тысячу долларов, — он мог иметь всех женщин мира и уж куда лучших, чем она, Катрин.

Быть может, теперь Роберт, осознав ужасающую перспективу затягивающейся на шее петли, вдруг очнулся от любовного ступора и увидел Катрин такой, какой она была на самом деле, со всеми ее врожденными недостатками и со всеми дефектами, которые она сама себе приписывала: никому не известная бездарная маленькая актриса. Вероятно, осененный отеческим внушением, он все обдумал и пришел к заключению: разница в общественном положении — дай только срок — в итоге обычно способна доконать любовь. Для него было бы куда лучше избрать жену из своего круга.

Вдруг она осознала то, что подспудно накапливалось с самого момента их встречи. Ей следовало предвидеть это, вместо того чтобы, подобно безмозглой мухе, увязшей в меду, разыгрывать сюжеты волшебных сказок и юношеских грез. Если бы у Роберта, вовлеченного в безумную гонку, после их встречи выдался хоть часок на раздумье! Тогда, в Париже, на вершине Эйфелевой башни, он задал Катрин вопрос: каков ее график на ближайшие пятьдесят лет. И все это лишь для того, чтобы меньше года спустя позволить жизни сбросить ее с максимальной высоты.

Теперь пробил час расплаты. Пришло время расплачиваться за экстаз, кредит грез был уже исчерпан.

Распростершись обнаженной на постели, Катрин перешла к менее абстрактным, но тем не менее убийственным наблюдениям: несмотря на все попытки, ее возлюбленный демонстрировал удручающую вялость. Его тело предательски подтверждало самые ужасные догадки Катрин.

Девушка с ее израненной гордостью вдруг осознала, насколько смешной выглядит ее нагота в создавшихся обстоятельствах. Отталкивая любимого, она воскликнула:

— Это из-за моей груди, да? Ты всегда находил, что она слишком мала…

— Да нет же, видишь ли, не знаю, почему ты говоришь это, я обожаю… — проговорил Роберт, пытаясь привлечь ее к себе.

Этот ответ ее не убедил. Вместо того чтобы нежно приблизиться к нему, она принялась отыскивать свой лифчик.

Несомненно, с Робертом никогда в жизни не случалось подобных затруднений, член его поник, растерянное лицо стало абсолютно бледным, он тщетно пытался восстановить самообладание. Ему вдруг захотелось оказаться в совершенно другой комнате, другом городе, другой стране, за сотню тысяч миль от этого лобного места, где он испытывал невероятное унижение.

Он украдкой посматривал на Катрин, восхищаясь этим хрупким, изящным, как цветок, едва расцветшим телом, которое она так не любила, в то время как его оно обычно потрясало, лишая дара речи. И вот он беспомощно созерцал, как она нервно застегивает свой лифчик — он никогда еще не видел ее в таком взволнованном состоянии, — натягивает трусики, за несколько минут до этого снятые чувственным, как все, что она делала, жестом. Для него каждое ее движение было исполнено поэзии и певучей неги.

Полностью одевшись, Катрин повернулась к возлюбленному и, уперев руки в боки, с решительным видом произнесла:

— Теперь я требую объяснений!

Роберт при всей своей чувствительности был вовсе не лишен красноречия, но тут в его горле встал ком.

Не дождавшись ответа, Катрин взяла один из приготовленных им бокалов и метнула в стену так, что он разбился вдребезги.