Призрак Проститутки

Как раз в это время, когда разочарование накапливалось в моих порах, как желчь, Проститутка и пригласил меня на ферму в Виргинии, а затем в свой кабинет с пандусом, как, должно быть, приглашал и еще несколько человек вроде меня, еще достаточно честолюбивых, чтобы злиться на то, что их карьера скована кандалами, однако уже вступивших в тот возраст, когда знаешь, что лучшие годы твои прожиты и пройдены. Кто знает, что Проститутка приготовил для других? Я могу рассказать лишь, о чем он говорил со мной.

Мы в ЦРУ немало настрадались от того, что наши «фамильные драгоценности» выставили напоказ в 1975 году. Возможно, несколько бушменов в Австралии и не слыхали, как мы трудились, чтобы ликвидировать Фиделя Кастро, но к тому времени, когда Специальная комиссия сената по изучению деятельности разведки покончила с расследованием, таких бушменов осталось совсем мало. Весь мир узнал, что мы собирались также убить Патриса Лумумбу и стали до того широко применять промывание мозгов с помощью ЛСД, что один из объектов промывания, доктор Фрэнк Олсон (работавший на правительственном контракте), выпрыгнул из окна. Мы утаили этот факт от его вдовы. Она двадцать лет считала, что муж покончил жизнь обычным самоубийством, а семье тяжело в это верить, поскольку обычных самоубийств не бывает. Мы вскрывали всю почту между Россией и США, снова запечатывали конверты и посылали по адресам. Мы шпионили за высшими должностными лицами вроде Барри Голдуотера и Бобби Кеннеди, — словом, занимались всем тем, о чем кричат на рынках. Поскольку мы в ЦРУ народ гордый и склонный держать все про себя, мы испытывали нечто похожее на то, что чувствовали бы участники съезда методистских священников, на которых хороший отель подал бы в суд за то, что они напустили лобковых вшей в постельное белье. Фирма так и не оправилась после того, как «фамильные драгоценности» были выставлены напоказ.

Вслед за тем многим из нашего начальства пришлось уйти. Проститутку же едва ли могли выставить в эти тяжелейшие времена — слишком многие в Лэнгли сочувствовали этому мужественному человеку, передвигавшемуся по холлу в своем инвалидном кресле. Ему было дозволено остаться и удить рыбу в водоворотах. Он мог работать над проблемами, которые не привлекут внимания. Все, естественно, считали: Проститутку тоже оставили плесневеть.

И вот прошло семь лет, и он выкликает меня.

— Давай, Гарри, мой мальчик, — сказал он, — забудем о шипах, которые мы оставили друг в друге. Назревает скандал, который будет похуже истории с «фамильными драгоценностями». Я бы сказал, настолько хуже, насколько Хиросима по степени бедствия была хуже Перл-Харбора. «Фамильные драгоценности» обезглавили наши ряды, а Небожители — если эту опухоль не вырезать — просто уберут нас с карты.

Он умолк, и я сдался.

— Мне нравится это определение, — сказал я. — «Небожители».

— Хорошее определение, — согласился он. И станцевал кадриль на своем инвалидном кресле: покрутил одно колесо и поехал в одну сторону, потом покрутил другое — и поехал в другую. Теперь он приближался к семидесяти, но глаза и голос были у него по-прежнему как у человека, командующего войском. — Даю слово, — сказал он, — мало что озадачило меня больше, чем «Уотергейт». Ведь у нас плавало столько уток в пруду Белого дома. Ты, безусловно, знаешь, что одну или двух я подсадил туда сам.

Я кивнул.

— Тем не менее, — продолжал Проститутка, — я был не подготовлен к «Уотергейту». Это была необычайно глупая операция, как к ней ни подходи. Все в ней наперекосяк. Я пришел к выводу, что мы наблюдали развитие событий не по генеральному плану, сколь бы плохо он ни был задуман, а по трем или четырем планам, причем разработанным разными группами. И все провалились. Когда ставки высокие, слишком много набирается совпадений. Шекспир, безусловно, так считал. Иначе не объяснить Макбета или Лира.

Ему удалось вызвать у меня раздражение. В этот момент мне вовсе не хотелось думать о Макбете или Лире.

— Назовем прорыв в «Уотергейте» первым актом, — сказал он. — Хорошим первым актом. Полным обещаний. Но не дающим ответа. Теперь наступает акт второй — разбивается полгода спустя самолет компании «Юнайтед эйрлайнз», летевший рейсом пятьсот пятьдесят три из Вашингтона в Чикаго. Он пытается сесть в аэропорту Мидуэя и совершенно непостижимо падает, не долетев до него. Самолет разрушает поселок из маленьких домишек в каких-нибудь двух милях от аэропорта, и при этом погибают сорок три человека из шестидесяти одного, находившихся на борту. Ты знаешь, кто был на борту этого самолета?

— В свое время, по-моему, знал.

— И в твоей памяти за полжизни не осталось следа?

— Видимо, нет.

— Самым важным из погибших пассажиров была Дороти Хант. — Он поднял руку. — Ну, конечно, «Уотергейт» тогда еще не был раскрыт. Это произошло ведь в декабре семьдесят второго года, за пару месяцев до того, как сенатор Эрвин и его комиссия открыли лавочку, и за немало недель до того, как наш человек, Джеймс Маккорд, издал первую ноту. Задолго до того, как запел Джон Дин. Ты наверняка помнишь, сколько дурно пахнущих газов выпускал Ховард Хант в направлении Белого дома, заявляя — я привожу его бессмертные слова, — что не желает быть дураком, а Дороти Хант была покрепче Ховарда. В решающую минуту пистолет я дал бы ей.

Я передернул плечами. Об этом можно было поспорить. Я ведь работал с Ховардом Хантом.

— Тем не менее, — сказал Проститутка, — ни к чему было палить из пушки, чтобы убить одну пчелу. Погиб не один десяток людей. На редкость неточный расчет. Кто же мог это сделать? Не Белый дом. Они не стали бы уничтожать самолет. В конце-то концов, Белый дом не сумел даже заразить мистера Лидди фатальной дозой кори, хоть он сам на это напрашивался, или фатально облучить Дина, или Ханта, или Маккорда. Так как же могли они дать зеленый свет такому массовому убийству, каким является крушение самолета? Это мог быть саботаж. В Белом доме, безусловно, известна такая возможность. Баттерфилда, который потом заявит в комиссии Эрвина, что Ричард Никсон прослушивал все, что он делал, кроме того, когда ходил в уборную, передвигают в Федеральное управление авиации, а Дуайт Чэггин переходит из Комитета по переизбранию президента в «Юнайтед эйрлайнз». Среди придворных Никсона явно происходят перемещения, чтобы противостоять начавшемуся расследованию. Я думаю, все они подозревают нас. Никсон, долгие годы занимавшийся лоббированием в пользу Китая, все знает про самолет, взорвавшийся много лет тому назад, — тогда предполагалось, что на нем летел Чжоу Эньлай. Так что Никсон в таких делах разбирается. Мы знаем, как осуществить саботаж на самолете, — они не знают. И возникает страшноватый вопрос. Если самолет, летевший рейсом пятьсот пятьдесят три в Чикаго, был кое-чем начинен с целью прихватить Дороти Хант, значит, она обладала ценной информацией. Не уничтожают два десятка граждан, чтобы прикончить одну дамочку, если в ее распоряжении нет развязанного узла.

— А что вы называете здесь «развязанным узлом»? — спросил я.

Он улыбнулся.

— Я всегда, — сказал он, — обращаюсь к собственному представлению о ценностях, когда пытаюсь разрешить подобные загадки. Что подвигло бы меня пойти на такое? Ну, рассудил я, я пошел бы на такое беспардонное убийство, если бы объект, миссис Хант, знал, что стоит за убийством Кеннеди, а я не могу допустить, чтобы это выплыло наружу. Или же второе: Никсон или Киссинджер работает на КГБ и у объекта есть доказательства. Или же третье: какие-то личности из нашей среды сумели запустить руку в заводь Федерального резервного банка.

— Какое отношение может иметь Федеральный резервный банк к Дороти Хант?

— Умница Гарри, мой мальчик, посмотри-ка, кто находился в административном крыле «Уотергейта» в июне семьдесят второго года, а? На седьмом этаже, как раз над офисом национального комитета демократической партии, помещался Федеральный резервный банк. Почему ты считаешь, что Маккорд подслушивал демократов? Он мог использовать потолок шестого этажа, чтобы установить микрофон в полу седьмого. Маккорд, знаешь ли, не просто религиозный маньяк. Он еще и талантлив. Теперь представь себе, сколько часов я над всем этим раздумывал. Ведь со времени катастрофы с Дороти прошли годы. И однако я продолжаю думать, что эта история — похуже «фамильных драгоценностей». Мне снова и снова приходит на ум Федеральный резервный банк. Если кто-то из наших установил тогда «жучки» на седьмом этаже, они, наверное, до сих пор там. А заблаговременная информация о том, когда Федеральный резервный собирается менять процентные ставки, мягко говоря, может принести не один миллиард. — Он пригнулся в своем кресле и шепнул мне на ухо одно недурное словцо. — Небожители, — сказал он. Затем развернул ко мне свое кресло. — У меня для тебя куча работы.