Призрак Проститутки

После чего мы обменялись рукопожатиями. Отныне мы будем действовать вместе — два слона-бандита. Как я и подозревал, во многих учреждениях, где Проститутке нужна информация, он считался persona non grata[2], а я имел туда доступ. Выступая под одним или другим именем, я помог написать несколько шпионских романов процерэушной направленности, которые теперь стали менее популярны, но во всяком случае работали на ЦРУ, а также консультировал два-три ученых труда, не говоря уже о том, что время от времени сам строчил статейки для журналов о новом проявлении старой коммунистической угрозы. Поможет ли делу, если я объясню, что под разными именами работал с коммерческими издателями, выступая как агент, автор, редактор на контракте, и что мой псевдоним даже стоял на нескольких книгах, которые я не писал, а скорее помог произвести на свет? Я, конечно, написал кое-что и за других. Скажем, известный евангелист отправлялся в Восточную Европу или в Москву, после чего посредники звонили мне и просили выжать сок из его отпечатанных благоглупостей и создать нечто исповедально-американское для патриотов-подписчиков «Ридерс дайджест». Я посмеивался над моими публикациями, и это справедливо. Моя серьезная работа стоила мне куда дороже.

В самом деле, я стал чуть ли не посмешищем в Лэнгли. Многие годы — собственно, с тех пор, как я вернулся из Вьетнама, — я работал под началом Проститутки, а потом — после разрыва отношений — уже самостоятельно над монументальным трудом о КГБ под рабочим названием «Фантазии государства». Первоначально и Проститутка, и другие связывали с этой книгой большие надежды. Однако, по-честному, работа над ней и не была начата. Слишком это был монументальный труд. Я обрастал материалом, но за десять с лишним лет почти ничего не написал. Меня сковывали неясности, отсутствие желания писать и множество мелких литературных работ. Несколько лет назад, храня это чувство в себе — даже Киттредж я не сказал, — я прекратил работу над «Фантазиями государства», предпочтя заняться литературным трудом, который действительно меня интересовал, а именно: подробными воспоминаниями о моем существовании в ЦРУ. Эта книга продвигалась быстро. За те два дня в неделю, что я мог ей уделять, я успел описать мое детство, мою семью, школу, профессиональное воспитание и первую настоящую работу — во время пребывания в Берлине около 1956 года. Затем я перешел к описанию моей деятельности в резидентуре в Уругвае и продолжительного пребывания в Майами в тот период, когда у нас была необъявленная война против Кастро.

Я считал, что мои воспоминания читаются неплохо (хоть я и был моим единственным критиком), но меня так и подмывало назвать их романом. Я включил туда материал о нескольких наших попытках убийства. Кое-что из этого было уже известно публике, но о многом знали лишь избранные. И тут я почувствовал себя в темном лесу. Мои растянувшиеся воспоминания — назовем их романом — еще не подвели меня к Вьетнаму, как и не коснулись моей работы в никсоновском Белом доме в семидесятые годы. Не вошла туда и моя связь с Киттредж и наш брак. Я прошел только половину большого пространства (моего прошлого), и если я облек свои воспоминания в такую форму, то потому, что не видел иного способа опубликовать рукопись — рукопись под названием «Альфа», рабочее название — «Игра». Конечно, не имеет значения, как она окрещена. Согласно обету, который я дал, поступая на работу в управление, рукопись не могла быть опубликована. Юридический отдел управления никогда не допустил бы, чтобы общественность познакомилась с этой работой. А мне так хотелось, чтобы «Игра» стояла в витрине книжного магазина. Мною владело естественное желание литератора. Я даже впадал в уныние от того, что мне приходится втайне создавать такой монументальный труд. Неужели мне суждено быть одному из первых, чья рукопись пойдет по рукам как произведение американского самиздата? Способен я совершить такой прыжок в воду? Ибо если нет, то я ошибаюсь в себе. Я пишу ее не для публики, а для себя. Такой самообман можно сравнить с тем, когда человек смотрится в зеркало, но не смотрит себе в глаза.

В общем, мои коллеги по Фирме, зная лишь то, что моя работа о КГБ не сдвигается с места, считали меня (а в ЦРУ умеют это делать) человеком неинтересным. Так относятся к не проявляющему никаких способностей ребенку в большой и талантливой семье. Собственно, мне приходилось неделями, а порой и месяцами работать по праздникам дома, в Мэне. И хотя, с одной стороны, я кипел от возмущения, с другой — радовался тому, что не сижу в виргинской низине. Конечно, я по-прежнему делал вид, что забираю с собой в Мэн, в свою Крепость, материалы для работы над «Фантазиями государства», но сколько же раз я за последнее время съездил в Лэнгли, сколько памятных записок я выудил для Проститутки вместе с папками, которые требовались мне для так называемых «законных интеллектуальных изысканий». Для администрации моя потребность в знаниях была настолько широкоохватной, что всего не учтешь. Я так долго болтался в Фирме, что они предпочитали не обращать на меня внимания. И поскольку на меня смотрели как на человека, всецело поглощенного сооружением собственного гнезда, я мог снимать копии с сенсационных материалов, ложившихся ко мне на стол вместе с горами бумаг, которые я имел право брать из папок. Мне оторвали бы руки и ноги, попадись я на том, что передаю эти листки взрывной силы Проститутке. Ирония состояла в том, что я проделывал за этими листками долгий путь из Мэна в Вашингтон, а доставлял их потом на маленькую ферму в Виргинии, всего в пятнадцати милях по прямой от Лэнгли, — в дом, где все еще раскатывал в своем кресле Проститутка и где он жил раньше с Киттредж.

Да, у нас было задание — «Небожители». И я вполне мог свернуть себе на этом шею, а именно: лишиться работы, пенсии, свободы. Тюрьма маячила на горизонте. Я ведь отнюдь не мог доверять Проститутке. И тем не менее подрядился работать с ним, словно он был сама Судьба. У чувства вины больше метастазов, чем у рака. Я, помнится, бормотал что-то на этот счет, когда ехал по Мэну.

Омега-4

Откровенно говоря, после напряжения, какого стоила мне езда по обледенелой дороге, вести сейчас машину было так легко, что мне подумалось, не рехнулся ли я. Мои мысли текли по дороге и несли меня по темному шоссе между Бакспортом и Элсуортом. Дома, когда я проезжал через Сирс, казались в свете моих фар белыми, точно кости давно умерших индейцев.

Я ехал дальше — мимо наглухо закрытого магазинчика «Королевские молочные продукты и булочки» и последнего «Макдоналдса». Торговый центр в Элсуорте пролетел мимо моего треснутого ветрового стекла вспышками света, пустая стоянка для машин поблескивала нефтяными пятнами, растекавшимися новыми ручейками и встававшими над ними новыми испарениями. На скорости двенадцать миль в час я пересек короткий мост, соединяющий Тремонт с Маунт-Дезертом, и снова въехал в облако. Снова я ничего не видел за серебристыми клочьями тумана, плясавшими передо мной в свете фар. Последние десять миль по дороге в Приттимарш мне придется буквально ползти, так как разъединительная линия на шоссе стерлась.

В западной половине Маунт-Дезерта нет таких славных городков, как Нордист-Харбор, Бар-Харбор или Сил-Харбор, — наша западная половина ничем не примечательна. При дневном свете видно, что дорога милю за милей вьется среди подлеска и чащоб — наши близлежащие горы покрыты лесом, и с них не открывается широкого обзора. Наши болота и озера, как правило, затянуты ядовито-желтыми водорослями. В наших деревнях — Басс-Харбор, Сил-Коув — живут работящие люди, поселки эти бедные. Часто у дороги стоят четыре-пять трейлеров, два-три дощатых домика да почта, сложенная из шлакобетона. Указатели встречаются не часто.

Тем не менее, зная тут каждый изгиб дороги, я не проскочил поворота направо, на проселок в две мили длиной, ведущий к пристани, где стоит моя лодка. Я ехал мимо рыбачьих хижин с дворами, усеянными старыми шинами и ржавыми железками всевозможной формы. Свет всюду был погашен. Я проехал мимо жилища, которое никогда не любил, — оно состояло из двух трейлеров, соединенных сараем. Здесь обитали отец — Гилли Батлер, тот самый, что сегодня утром принес Киттредж конверт с телеграммой, — и его сын Уилбер Батлер со своими сожительницами, ублюдками и придурками; словами не опишешь — скажу одно: этих Батлеров три века тому назад в Англии вешали как браконьеров, а здесь сажали в колодки. Ничего больше о них говорить не буду, кроме того, что отец не раз яростно препирался с моим отцом, а сын — Уилбер — делал то же самое с Хью Монтегю. В последние годы Уилбер познакомился с полицией и судами: он исколотил старуху, застигшую его с поличным, когда он обчищал ее трейлер. Сейчас, проезжая мимо, я не знал, вышел ли уже Уилбер из тюрьмы. Я слышал на почте разговоры, что его скоро освободят, и не очень этому радовался. Те несколько раз, когда наши машины встречались на проселке, он всегда смотрел на меня прищурясь, с немой враждебностью, что побудило меня потом провести целый час в библиотеке Бар-Харбора, изучая генеалогию Батлеров. Это была семья, исстари, на протяжении пятнадцати поколений, жившая на Маунт-Дезерте, — семья бедняков или почти бедняков: половина их детей едва ли были даже крещены. Словом, мне не удалось подтвердить свое подозрение, что они связаны — пусть даже путем незаконного родства — с Огастасом Фарром, но по крайней мере мне удалось найти дневник Дэймона Батлера, первого помощника на судне Фарра, где было написано, что Фарр «занимался пиратствованием».