Призрак Проститутки

— Что-то не верится, чтобы сам ты на такое пошел, — сказал я.

— У меня был обряд приобщения. Разве я тебе не рассказывал? Старший брат буравил меня. С десяти до четырнадцати лет. А когда я ему вдарил, больше он ко мне не приставал. Вот это и называется белая падаль, Херрик. А сейчас не думаю, чтобы в Фирме нашелся человек, который вошел бы в меня против моей воли. Ни у кого силы не хватит.

— А если пригрозят оружием?

— Я лучше умру, — сказал он. — А вот подставить свою задницу по доброй воле — это другое дело. Назови это чем-то вроде йоги. Ты имеешь право свободно выбрать себе компаньона. И это подготавливает тебя к улице.

— Возможно, в таком случае я никогда не буду готов выйти на улицу, — сказал я.

— Ты тупица, сноб и сукин сын, — сказал Дикс. — А что, если я разложу тебя на ковре носом вниз и сдеру с тебя твои драгоценные штаны с твоей драгоценной задницы? Думаешь, силенок не хватит?

Это был уже не просто разговор.

— Я думаю, ты достаточно для этого силен, — произнес я еле слышно даже для собственного уха, — но ты не станешь этого делать.

— Почему же?

— Потому что я убью тебя.

— Чем?

Я молчал.

— Чем же?

— Тем, что под руку попадет.

— И сколько же, — спросил Батлер, — пришлось бы мне ждать?

— Да хоть всю жизнь. Пока я этого не сделаю.

— А знаешь, я думаю, ты на это способен.

Я кивнул. Говорить я не мог. Слишком большой страх сидел во мне. Будто я уже совершил убийство и не знал, как это скрыть.

— Да, — сказал он, — ты мог бы пристрелить меня потом в спину. — Он подумал. — Или даже выстрелить мне в лицо. Этого у тебя не отнимешь. Ты мог бы застрелить меня в одном-единственном случае. Если бы я покусился на твою задницу. Жаль, что для тебя не существует ничего более ценного, возможно, тогда ты меньше бы отчаивался.

Слова эти, даже скажи их мой собственный отец, больно ударили по мне. Как хотелось мне сказать Диксу, что я, возможно, все-таки лучше, чем он себе представляет. Как хотелось сказать ему, что я верю в понятие о чести. В определенных случаях потеря чести требует, чтобы ты посвятил себя мести, даже если ты к этому не подготовлен и это не входит в твои намерения. Я, однако, знал, что не смогу все это выразить. Слова не выживут, если я выпущу их в воздух.

— Что ж, — сказал он, — может, старина Дикс не станет покушаться на твою девственную задницу. Может, старина Дикс не прав и должен принести извинения. — Он взвесил сказанное. Взвесил на руке стакан. — Я был не прав, — сказал он. — Я извиняюсь. Вторично за вечер извиняюсь.

Но он не расслабился и был по-прежнему напряжен. И сделал большой глоток бурбона. Я тоже глотнул, но чуть-чуть, радуясь теплу, разливавшемуся по телу.

Теперь Батлер встал. Расстегнул пряжку пояса, затем брюки, спустил их и шагнул из штанин. Затем снял шорты. Член его набух, но не стоял.

— Есть два вида сексуальных отношений между мужчинами, — сказал он. — По принуждению и по взаимному согласию. Второй вид отношений не может существовать, пока не опробован первый вариант. Итак, я решил припугнуть тебя. Не вышло. Так что теперь ты заслужил мое уважение. Иди сюда, — он протянул руку и взял меня за запястье. — Снимай вещички. Давай доставим друг другу удовольствие.

Видя, что я не двигаюсь с места, он спросил:

— Ты что, не доверяешь мне? — Я молчал, и он улыбнулся. — Тогда я буду первым. — Он нагнулся, уперся пальцами в пол, потом опустился на колени, задрав кверху мощный зад. — А ну давай же, — сказал он. — Не упускай своего шанса. Входи в меня, а потом я войду в тебя. — Я по-прежнему не шевельнулся, и он добавил: — Черт подери, мне это сегодня нужно. Очень нужно, Гарри, и я ведь тебя люблю.

— Я тоже люблю тебя, Дикс. Но я не могу, — сказал я.

Самым скверным было то, что я мог. От чего-то — сам не знаю от чего — у меня возникла эрекция: то ли от луж мочи в подвале и от вида толстого немца, заглатывавшего пиво, то ли от воспоминания о похороненной любви, то ли от стремления сбросить путы семейных и дружеских традиций, то ли от мечтаний о Киттредж, которым я не давал воли, то ли от возникшей вдруг картины голых задниц в раздевалке, то ли от воспоминаний об Арнольде в школе Сент-Мэттьюз — только сейчас передо мной была не пухлая сладкая задница, а два мощных окорока, принадлежащих моему герою, который хотел, чтобы я вошел в него. Да, у меня была эрекция. Дикс был прав. И мне предоставлялся шанс получить удовлетворение. На меня могла перейти часть его силы. Но я знал, что, если на это пойти, я уже всю остальную жизнь буду заниматься только этим. Однако Дикс сказал правду. Слишком я был робок, чтобы жить такой жизнью. Он мог перепрыгивать с женщины на мужчину и снова на женщину, орудовать сверху, снизу или стоя на пятках. Он был язычником, исследователем пещер и колонн, а я был человеческим существом, которое ему хотелось почувствовать в себе. Чего ради — я не знал. Может, потому, что я часть костяка Новой Англии? И олицетворяю собой то, чего он лишен? Мне стало жаль Дикса. Я обошел его, опустился перед ним на колени, поцеловал в губы, быстро встал, подошел к двери, снял цепочку и тут почувствовал, что обязан повернуться и еще раз посмотреть на него. Мы обменялись взглядами, и он кивнул. Теперь он сидел на полу.

На улице ветер ударил мне в лицо. Я быстро зашагал прочь. Я понимал, что происшедшее не оставило меня безразличным. «Я люблю тебя, Дикс», — снова и снова звучало у меня в мозгу, и эхо этих слов скоро заставит меня корчиться.

Инстинкт привел меня в «Die Hintertur». Направляла меня туда по темным ночным улицам эрекция. Мимо проезжало пустое такси, и, хотя мне нужно было пройтись, я остановил его и подъехал к ночному клубу, как раз когда опускали стальные жалюзи, а на краю тротуара стояла, дрожа под утренним ветром — а было четыре часа утра, — Ингрид в коротенькой изношенной меховой шубке, зажав в квадратной ладони маленькую сумочку. Без малейшего промедления, сияя улыбкой так, будто наша случайная встреча была первой нотой в романтической симфонии, сочиненной не иначе как самим герром Мифом, Ингрид залезла в такси, дала адрес, откинулась на меня и прильнула губами к моим губам. Мне вспомнился помощник капеллана, присосавшийся ко мне поцелуем, но, видно, такая уж это была ночь, что подобные воспоминания лезли в голову. Я прижал Ингрид к спинке сиденья и принялся покрывать поцелуями.

— О-о! — то и дело восклицала она, перемежая английские слова немецкими. — А ты меня, пожалуй, немножко любишь. — И слово «bißchen», которое она все время повторяла, смешило меня, пока я усиленно трудился над ее сведенными усталостью ногами и плечами, отбирая у нее своими руками и пальцами последние крохи энергии. Мы обнимали друг друга, щупали, тискали, щипали, кусали — словом, набросились друг на друга, как два бесконтрольных тренажера. Поскольку мое знакомство с застежками и крючками эластичного пояса начиналось только сейчас, в двадцать три года (а Ингрид, несмотря на тоненькую фигурку, будучи немкой, носила пояс), я отчаянно пытался решить, повести ли решающую атаку здесь, на заднем сиденье такси, или дать шоферу другой адрес и отвезти ее к себе, в свою кровать, после чего меня ждет утром неизбежное похмелье и необходимость вспоминать, какие имена даны для прикрытия моим коллегам из ЦРУ. Я уже слышал их настороженное «доброе утро», в то время как мозг их занят решением вопроса о том, разумно ли приводить на квартиру источник (женского рода) и сажать завтракать за семейный, крытый клеенкой стол. Я все еще прокручивал варианты в своем затуманенном бурбоном мозгу, когда мы приехали по данному Ингрид адресу, и это оказалась открытая всю ночь закусочная в двух кварталах от другого конца Курфюрстендамм.

В этом месте я довольно быстро пополнил мои познания о Берлине и его ночной жизни. Добрая половина присутствующих были мне знакомы. За последнюю неделю я встречал их то в одном ночном клубе, то в другом. Здесь они пили кофе и ели американские гамбургеры или пили шнапс, или коньяк, или пиво и ели поросячьи ножки и сосиски с капустой, или запивали картофельные котлеты яблочным соком, или пили джин с тоником или кока-колу и лакомились пирожными, или копченой колбасой, или жареной уткой — словом, это было самое немыслимое место, и притом ярко освещенное. Я снова увидел бизнесменов в крахмальных воротничках, сейчас уже жеваных, — я видел, как они танцевали «У Ремди» и в «Парилке». Были тут и проститутки со знакомыми лицами, и несколько разведенок, которых, как Хельгу, можно подцепить на всю ночь, и, к моему величайшему изумлению, не больше не меньше как тот толстый немец, которого я видел всего час назад в спущенных на подтяжках брюках. Сейчас он был тщательно напудрен — наверное, сходил в открытую всю ночь парикмахерскую, существующую в дополнение к этому круглосуточно работающему храму еды и питья, а в следующий момент я увидел и беднягу. Он тоже явно принял ванну и попудрился. В сером костюме с жилетом и в очках в стальной оправе он походил на клерка с пухлыми щечками и монументальным аппетитом, который он утолял, склонившись над тарелкой с фасолью.