Смерть - дорогое удовольствие

В этот момент появилась Анни в простом зеленом платье спортивного покроя. Приветствуя нас, она фамильярно поцеловала Жана-Поля.

– Завтра рано утром, – повторил Бирд, расплачиваясь с ней. Она кивнула и улыбнулась.

– Привлекательная девушка, – сказал Жан-Поль, когда Анни ушла.

– Да, – подтвердил я.

– Бедное дитя, – вздохнул Бирд. – В этом городе трудно жить молодой девушке без денег.

Я обратил внимание на ее сумочку из крокодиловой кожи и на туфли от Шарля Журдена, но ничего не сказал.

– Хотите пойти в пятницу на открытие выставки искусств? Будет бесплатное шампанское. – Жан-Поль извлек полдюжины отпечатанных золотом приглашений, дал одно мне, а другое положил Бирду на мольберт.

– Да, пожалуй, мы туда сходим, – согласился Бирд, жаждующий организовать нас. – Ты на своей чудесной машине, Жан? – спросил он.

Жан кивнул.

Машина Паскаля оказалась белым «мерседесом» с откидным верхом. И мы поехали через Елисейские поля, наслаждаясь вечером.

Мы хорошо выпили и поужинали, и Жан-Поль замучил нас вопросами о том, правда ли, что американцы пьют кока-колу потому, что она полезна для печени.

Был уже почти час ночи, когда Жан забросил Бирда в студию и предложил отвезти меня домой, к «Маленькому легионеру», над которым находилась моя комната.

– Я был особенно рад с вами познакомиться, – сказал он. – Бирд думает, что он единственный серьезный художник в Париже, но нас здесь много – тех, кто так же упорно работает в своей собственной манере.

– Возможно, служба в военно-морском флоте не лучший способ учиться живописи.

– Живописи не нужно учиться. Во всяком случае, не больше, чем учиться жизни. Глубина суждений человека зависит от его способностей. Бирд человек искренний, жаждущий знаний, и у него есть способности к этому ремеслу. Уже сейчас здесь, в Париже, его работы вызывают серьезный интерес, а репутация в Париже обеспечит вам репутацию в мире.

Некоторое время я сидел, кивая, потом открыл дверь «мерседеса» и вышел из машины.

– Спасибо, что подвезли.

Жан-Поль потянулся через сиденье, протянул мне свою визитку и пожал руку.

– Позвоните мне, – сказал он, не выпуская моей руки, и добавил: – Если хотите попасть в дом на авеню Фош, могу устроить. Не уверен, что мне следует вам это предлагать, но, если у вас есть деньги, которые не жаль потерять, я вас представлю. Я близкий друг графа.

– Спасибо, – поблагодарил я и взял визитку.

Он нажал на акселератор, и мотор заурчал. Жан-Поль подмигнул и сказал:

– Но потом не жалуйтесь.

– Не буду, – пообещал я, и «мерседес» двинулся вперед.

Белая машина свернула за угол так резко, что скрипнули покрышки. «Маленький легионер» был закрыт. Я вошел через боковую дверь. Дэтт и мой хозяин все еще сидели за тем же столом, что и после обеда, все еще играя в «Монополию». Дэтт читал свою карту: «Allez en prison. Avancez tout droit en prison. Ne passez pas par la case „Depart“. Ne recevez pas Frs 20 000». [9] Хозяин смеялся, мсье Дэтт тоже.

– Что скажут ваши пациенты? – спросил хозяин.

– Они меня хорошо понимают, – ответил Дэтт.

Казалось, он воспринимает игру всерьез. Возможно, так он больше выигрывает.

Я на цыпочках поднялся наверх. Из моего окна открывался хороший вид на Париж. Темный город пересекали красные неоновые артерии туристической индустрии, которые текли от площади Пигаль через Монмартр к бульвару Мишель. Казалось, Париж – большая незаживающая рана.

Джой попискивал. Я прочел вслух визитку Жана.

– «Жан-Поль Паскаль, художник». И добрый друг принцев, – добавил я.

Джой кивнул.

Глава 4

Два дня спустя меня пригласили присоединиться к игре в «Монополию». Я скупил отели на улице Лекурб и заплатил аренду за Северный вокзал. Старый Дэтт педантично отсчитывал игрушечные деньги и сообщал нам, когда мы становились банкротами.

Будучи кредитоспособным, Дэтт откидывался в кресле и задумчиво кивал, заменяя деревянные и бумажные фишки в коробке. Если вы были покупателем, Дэтт обращался к коробке, помеченной надписью «Белый, большой, смелый». Его глаза за тонированными стеклами очков были влажными, а губы мягкими и темными, как у девушки, впрочем, они только казались темными на фоне чистой белой кожи лица. С головы, имеющей форму сверкающего купола, свисали клочками мягкие белые волосы, как туман вокруг вершины горы. Улыбался он немного, но был добродушен, хотя манеры его отличались некоторой суетливостью, как у людей, которые долго живут одни.

Обанкротившись, мадам Тэстеви отправилась на кухню готовить ужин.

Я предложил сигареты Дэтту и хозяину. Тэстеви взял одну, а Дэтт театральным жестом отказался.

– Не вижу смысла в курении, – объявил он, делая рукой такое движение, будто благословлял толпу в Бенаре. Его речь как бы свидетельствовала о принадлежности к высшему классу, и такое впечатление создавалось не из-за лексики или правильных спряжений, но потому, что он выпевал слова, как это делают в Комеди Франсез, музыкально делая ударение на слове, а затем резко обрывая его, – так выбрасывают недокуренную сигарету «Галуаз». – Не вижу смысла, – повторил он.

– Прелесть, – сказал, попыхивая, Тэстеви. – Не вижу смысла! – голос его походил на скрежет ржавой газонокосилки.

– Поиск наслаждений, – пояснил Дэтт, – ложный путь.

Он снял свои очки без оправы и, мигая, посмотрел на меня.

– Вы судите по себе? – спросил я.

– Я перепробовал все, – ответил Дэтт. – Кое-что дважды. Жил в восьми странах на четырех континентах. Был нищим и вором. Был счастливым и несчастным, бедным, богатым, хозяином и слугой.

– А секрет счастья, – насмешливо сказал Тэстеви, – в том, чтобы воздерживаться от курения?

– Секрет счастья, – поправил Дэтт, – в том, чтобы воздерживаться от желания курить.

– Если вы так считаете, – спросил Тэстеви, – то почему почти каждый день приходите в мой ресторан?

В этот момент вошла мадам Тэстеви с подносом, на котором стоял кувшин с кофе и тарелки с холодным цыпленком и зайчатиной.

– Вот и причина для того, чтобы не курить, – сказал Дэтт. – Я бы никогда не позволил табаку портить вкус еды, которую здесь подают.

Мадам Тэстеви замурлыкала от удовольствия.

– Иногда мне кажется, что моя жизнь слишком хороша. Я получаю удовольствие от своей работы и не хотел бы, чтобы ее убавилось, и ем чудесную еду. Что за прекрасная жизнь!

– Но это потворство своим желаниям, – сказал Тэстеви.

– Может быть, ну и что? Разве ваша жизнь не потворство своим желаниям? Вы могли бы заработать гораздо больше денег, работая в трехзвездочном ресторане, а вы тратите жизнь на управление этим маленьким кафе – можно сказать, вы содержите его для своих друзей.

– Полагаю, что так, – согласился Тэстеви. – Мне нравится готовить, и, думаю, мои клиенты по достоинству ценят мою работу.

– Именно так. Вы разумный человек. Ведь чистое сумасшествие – каждый день ходить на работу, которая тебе не нравится.

– Но предположим, – вмешалась мадам Тэстеви, – что такая работа принесла бы нам много денег, которые дали бы ему возможность уйти на пенсию и делать то, что он хочет?

– Мадам, – сказал Дэтт. Голос его стал удивительно мелодичным, как у рассказчиков во французских художественных фильмах. – Мадам Тэстеви, – повторил он, – в Кашмире есть пещера, она называется Амарат. Для поклоняющихся индуистскому богу Шиве это самое святое место на земле. Паломники, направляющиеся к этой пещере, далеко не молоды, иногда они еще и очень больны. Многие из них умирают на высокогорных переходах, их крошечные палатки сметают ливни и ураганы. Но их родные не плачут, для них это не имеет значения. Даже сам факт достижения паломниками пещеры (а прибытие обязательно должно происходить в полнолуние) не является более важным, чем движение к ней. Многие знают, что никогда не достигнут цели, но священным является сам путь. Так и у экзистенциалистов: жизнь более важна, чем смерть. Чем бы ни занимались люди, они слишком обеспокоены тем, чтобы довести дело до конца. Половой акт, поглощение прекрасной еды, игра в гольф. Всегда есть искушение слишком поспешно действовать, слишком быстро и жадно есть или бежать. Это глупо, поскольку по жизни следует двигаться спокойно, выполняя ту работу, которая доставляет удовольствие, а не суматошно стремиться к неизбежной смерти под влиянием амбиций.