Берегись шпионов!

В городе были кинотеатр и клуб. В клубе имелся драмкружок. Руководил им местный старожил, которого все в городе знали и звали запросто по имени и отчеству Адамом Иванычем:

Адам Иваныч служил землеустроителем в райзо. Было ему за пятьдесят, и был он лыс, сухощав и добродушен. Одинокий старик не имел никого, кроме внучки Тамуси, оставшейся сиротой после смерти дочери Адама Иваныча, погибшей от туберкулёза. Девочка-пионерка переходила в пятый класс. Дед заменил ей отца и мать, и весь город восхищался заботой и нежностью, которыми он окружил ребёнка.

- Не у всяких родителей, - замечали люди,-такую ласку встретишь. А про воспитание и говорить нечего! Красота!

И в самом деле, Адам Иваныч воспитывал свою внучку чрезвычайно заботливо. Он сам обучал её немецкому языку, строго следил за её отметками и даже выкроил из скромного своего бюджета плату за уроки музыки.

Тамуся была бойкой девочкой, хорошо училась. Адам Иваныч не мог на неё нарадоваться.

И нередко соседи, проходя мимо чистенького маленького домика, принадлежавшего Адаму Иванычу, наблюдали трогательную семейную сцену: старик, добродушно улыбаясь и прихлёбывая чай, слушал старинные немецкие вальсы в исполнении Тамуси, а иногда даже подпевал ей дребезжащим, старческим голоском.

Как и многие старики, он был чудаковат и страстно, совсем по-детски, увлекался радиотехникой. Не имея средств для покупки дорогих радиоприемников, Адам Иваныч конструировал их сам, и его письменный стол всегда был завален какими-то конденсаторами, радиолампами и предохранителями. Ко всему этому он относился очень ревниво и даже внучку, из опасения, что она внесёт беспорядок или сломает что-нибудь, в комнату свою не допускал,

В городке Адам Иваныч дружил со всеми. Он был отзывчивым соседом, аккуратным служащим, незаурядным общественником. Неудивительно, что горожане хорошо относились к нему. Приехал он в этот городок давно, почти четверть века тому назад, сравнительно молодым щеголеватым землемером. Скромно жил, работал, обзавелся небольшим домиком, разбил около него весёленький палисадник.

В последние годы он начал работать в клубе, организовал драмкружок и одновременно геройски нёс обязанности режиссёра, художника, заведующего сценой и суфлёра.

Долгими зимними вечерами, когда метели заносили городок снежными сугробами и на улицах заунывно пели телеграфные провода, Адам Иваныч репетировал в клубе очередную пьесу, горячился, неистово размахивал руками и разъяснял любителям их ошибки.

А на премьерах Адам Иваныч волновался больше всех, носился по сцене, как угорелый, часто утирал вспотевшее от усталости лицо и, выходя в конце спектакля кланяться восторженной публике, смущался, как гимназист.

- Адам Иваныч,-грохотал зрительный зал,- Браво… Режиссёра… Адама Иван-ы-ча…

Обычно его вызывали по нескольку раз, и с каждым разом он выходил всё более смущённый, глаза его почему-то подозрительно блестели, и в ответ на рёв публики он улыбался своей застенчивой, доброй улыбкой…

- Чеховский тип,- сказал о нём как-то рецензент районной газеты, считавшийся в городе недюжинным знатоком литературы, -типичный чеховский интеллигент. И мягкость в нём какая-то чеховская.

А когда драмкружок, организованный Адамом Иванычем, праздновал свой десятилетний юбилей, местная общественность отметила заслуги основателя кружка. Адаму Иванычу был преподнесён трёхламповый колхозный радиоприемник, работавший на постоянном токе.

Юбилейный вечер затянулся. Было уже совсем поздно, когда Адам Иваныч вышел из клубного подъезда. На тёмной улице моросил дождь, неуверенно мигал тусклый фонарь у здания клуба и под ногами тяжело вздыхали и чавкали большие топкие лужи. Где-то в Заречье заливались собаки. Адам Иваныч постоял, вздохнул, поднял воротник своего старенького, видавшего виды пальто и, трогательно прижав к груди подаренный ему радиоприемник, направился в темень, ощупью находя себе дорогу. Когда он вернулся домой, то в комнате Тамуси горел свет, но девочка уже спала. Адам Иваныч подошёл к её кроватке, поправил сбившееся одеяло и потушил лампу. Потом прошёл в свою комнату, плотно притворил дверь, закрыл ставни и сел к столу. Минуту Адам Иваныч сидел в кресле, закрыв глаза и вытянув ноги. Потом поднялся, включил какой-то провод, пропущенный незаметно под пол через ножку стола, и стал возиться с рычажком передатчика…

Да, передатчика! В подполье этого добродушного старичка был тщательно и искусно запрятан переносный радиопередатчик, маленькая радиостанция, последняя модель «Телефункена». В этом скромном домике, в этом маленьком глухом городке окопался, жил и действовал старый немецкий шпион.

Он был переброшен в Россию ещё в 1913 голу… Позади у молодого лейтенанта германской императорской армии было детство на Одере, военное училище и первое офицерское звание. Немецкий лейтенант X. был отличным лингвистом, особенно хорошо ему давались славянские языки. Маленький, всегда суетливый, но всё знающий начальник училища фон Таубе доложил об этом по назначению. В день выпуска, совсем ещё юный лейтенант был приглашён в один из отделов германского генерального штаба.

Пожилой человек в штатском платье встретил его так, как будто они знали друг друга много лет. Смутившийся лейтенант с удивлением обнаружил, что всё, решительно всё о нём, о его близких, даже о его шалостях знает этот худощавый человек с лицом солдата и глазами каторжника. У него были действительно странные глаза, у этого сотрудника генерального штаба. Они избегали лица собеседника, они беспокойно бегали по углам кабинета, но если взгляд их, .наконец, падал прямо «на лицо, его трудно было вынести: такой он был тяжёлый, неподвижный и требовательный.

Этот человек старался казаться приветливым и добродушным, но за его коротким смешком, похожим на урчание, за невесёлой его улыбкой, как-то нарочито и неестественно раздвигавшей рот; мало приученный к смеху, за всем его обликом было что-то, заставлявшее насторожиться.

Итак, они договорились, юный лейтенант германской императорской армии и человек в штатском из германского генерального штаба.

- Отлично, лейтенант, - сказал в заключение человек в штатском, - я вижу, из вас выйдет толк. Я очень доволен вами. Вы будете моим крестником, лейтенант. И, кроме того, вы будете русским…

На следующий день, не простившись с товарищами, лейтенант выехал в маленький немецкий городок, чтобы продолжить там своё образование.

В этом городке существовала секретная школа, одна из многих специальных школ германской разведывательной службы.

Вслед за тем в школу был доставлен опечатанный сургучом пакет, в котором хранилась карточка -нового сотрудника немецкой разведки. В ней было коротко обозначено: «Профиль - русский, профессия - землемер, пребывание - тридцать лет». В этой же карточке были указаны и новые имя, отчество и фамилия, которые надолго, на тридцать лет, обрёл будущий русский землемер Адам Иванович М-р.

Через два года Адам Иваныч закончил «образование» и уехал в Петербург. Сначала ему, было предложено оставаться там. «Крёстного отца» интересовала Гатчинская авиационная школа и доходившие в Германию сведения о каком-то необыкновенном самолёте, над которым работал тогда Сикорский.

Действительно, несколько позже, уже во время войны, в России был сконструирован первый в мире многомоторный самолёт, получивший название «Илья Муромец». По тем временам это был самолёт фантастических размеров и грузоподъёмности. Адам Иваныч специально поселился в Гатчине, завёл знакомство с персоналом авиационной школы и многими офицерами. В конце концов он собрал кое-какие сведения, но раздобыть чертежи самолёта не смог. Сикорский был осторожен и неподкупен. Офицеры Гатчинской школы были менее осторожны и охотно пьянствовали с весёлым землемером, но сами они знали очень мало.

Потом изготовление самолётов «Илья Муромец» взял на себя Русско-балтийский завод. Адам Иваныч переехал из Гатчины в Петербург и поступил на этот завод слесарем. Ему удалось собрать сведения о сроках изготовления и количестве выпускаемых самолётов. «Крёстный отец» уведомил, что работой доволен.