Призрак Проститутки

В тот день, сидя в придорожном ресторанчике за некрашеным плетеным столом и трудясь над крабовыми клешнями с помощью щипцов для лангустов, Киттредж снова рассказала мне об окончательной и затянувшейся смерти Аллена Даллеса — «все было так же странно, как и при его рождении». Я почти забыл, что он родился с изуродованной стопой — пальцы у него были подогнуты, как у лорда Байрона, образуя своеобразное копытце, но Киттредж напомнила мне, что его отец, преподобный Аллен Мейси Даллес из пресвитерианской церкви, считавшийся таким либералом в начале 90-х годов прошлого века и согласившийся даже венчать разведенную женщину, не мог, однако, выносить вида деформированной ноги сына. Говорит ли это о бездонных пропастях осуждения на вечные муки? Младенца оперировали еще до крещения, чтобы родственники — Фостеры и Даллесы — не увидели искалеченной ноги.

— После того как Хью рассказал мне про ногу Аллена, я представляла его себе все время с этой ногой, — заметила Киттредж. — Ни один человек не стоял еще так твердо одной ногой на ярком солнце, а другой — в смрадной тьме.

Даллес начал окончательно умирать своей телесной смертью в тот вечер, когда он и его жена Кловер устроили большой прием накануне Рождества 1968 года, и если там присутствовали сливки с седьмого этажа Лэнгли — супруги Монтегю, Холмсы, Энглтоны, Трейси Барнс с женой, Лоуренс Хустон с женой, Ханты, равно как и старые друзья из Госдепартамента, а также несколько отборных иностранных знаменитостей, то это была дань старой репутации Даллеса, показателем того, что, несмотря на его семилетнее пребывание в отставке, люди проявили великодушие и пришли к нему в этот последний вечер предрождественской недели, как бы подтверждая своим присутствием, что Аллен Даллес хоть и сошел со сцены, но его кресло продолжает пустовать; они готовы были еще раз оказать ему внимание, несмотря на то что он был уже сгорбившийся старик, таскавший подагрическую ногу в ковровом шлепанце. Да, сказала Киттредж, они все приехали приветствовать его, но он не появлялся. Гостей принимала лишь его жена Кловер и проводила их к напиткам и добротной, вкусной еде, — рассеянная, трепыхающаяся, когда-то хорошенькая Кловер, тоненькая и хрупкая, как фиалка. «Чокнутая Кловер вечно витает где-то в облаках», — говорила Киттредж и добавляла, что Кловер столь же непредсказуема в своих намерениях и поступках, как жажда мщения, которая на самом деле вовсе и не жажда, а лишь следствие старой супружеской распри. Аллен переспал с половиной женщин, которых знал в Вашингтоне, а Кловер пыталась даже подружиться с некоторыми наиболее серьезными любовницами мужа, однако это сопровождалось такими громкими объяснениями и припадками, что месть слишком дорого обходилась Кловер, хотя наверняка отзывалась ударом ножа в больной ноге Аллена. Кловер сорила деньгами, как человек, совершенно неграмотный в финансах. Даллесы были вечно в долгах или кормились за счет папаши. Каждый роман рождал новый вечерний туалет — одним романом больше, и пришлось бы отделывать заново бальный зал. Они были женаты почти пятьдесят лет, и Кловер любила Аллена и в то же время ненавидела.

— Слишком долгие браки развивают удивительно противоположные части Альфы и Омеги, — не могла не добавить Киттредж.

И вот на приеме гости начали замечать, что Аллен все не спускается к ним. Киттредж была, пожалуй, первой, кто обратил внимание на то, что он отсутствует. За все восемнадцать лет с тех пор, как она познакомилась с Даллесом, он всякий раз при встрече принимался ухаживать за ней, как дьявол, обнаруживший своего ангела; Киттредж, со своей стороны, нравилось выслушивать пылкие обещания того, что так и не начиналось, — они любили друг друга в рамках этих ограничений, благодаря чему любовь становится иногда идеальной. И, встречаясь, знали, что настроение у обоих мгновенно и обязательно улучшится.

Итак, Киттредж заметила его отсутствие. Аллен явно не собирался появляться на собственном приеме; она сказала об этом Хью, и поскольку никакого вразумительного ответа от Кловер по этому поводу получить было нельзя, Киттредж настояла, чтобы Хью произвел разведку на верхнем этаже. Аллен, цвета восковой куклы, лежал в постели без сознания, весь в поту.

Хью спустился вниз и стал убеждать Кловер, что ее муж серьезно болен.

— Да нет, — сказала Кловер, — это просто грипп. У него бывают такие приступы.

— Это не так, — сказал Хью. — Его надо немедленно везти в больницу.

Хью вызвал «скорую помощь», а Киттредж шепнула несколько слов гостям, чтобы ускорить их отъезд; «скорая помощь» приехала, но Кловер сначала ни за что не соглашалась, чтобы Аллена увезли, а потом выскочила на улицу в такой спешке, что забыла надеть пальто. Аллен оказался действительно серьезно болен, и Кловер вынуждена была оставить его в больнице и поехать домой — вернулась она в полночь. Замерзнув в плохо обогреваемом такси, она решила принять ванну и открыла горячую воду, но ей было так холодно, что в ожидании, когда ванна наполнится, она легла в постель и заснула, а проснувшись рождественским утром, обнаружила, что вода перелилась через край, протекла на нижний этаж и вся лепнина с потолков рухнула, так что мебель стояла под покровом мокрой штукатурки. Только на следующий день выяснилось, что «Страховая компания Хартфорда» при данных обстоятельствах не возмещает ущерба.

— Мне плевать, сколько это будет стоить, — заявила Кловер. — Я только не хочу, чтобы муж узнал.

Он и не узнал, сказала мне Киттредж. Он умер в больнице.

Таков был его конец, но, поскольку я уже многие годы считал Даллеса мертвецом, его кончина навела меня на размышления. Его душа умерла задолго до того, как сдало сердце, легкие и печень? Я надеялся, что нет. Столь многим он наслаждался. Шпионаж был его жизнью, как и неверность, и он получал удовольствие от того и от другого. А почему, собственно, нет? Шпион, как и тайный любовник, должен существовать одновременно в двух ипостасях. Подобно тому, как роль для актера становится реальностью, когда он входит в нее, так и ложь, когда ты в ней живешь, становится частью твоего существования.

Хоть это и жалкая эпитафия Аллену, разрешите сказать, что я искренне оплакал его во время нашего тайного обеда с Киттредж весной 1969 года. Но на этом разрешите поставить точку, так как я уже опередил повествование на восемь лет.

2

Восемнадцатого апреля 1961 года, во вторник, на второй день после поражения в заливе Свиней, Роберт Мэю счел необходимым сообщить ФБР, что арестованный 31 октября в Лас-Вегасе Баллетти подлежит передаче ЦРУ и что Хаббард поручил ему, Мэю, взять у ФБР все материалы по этому делу.

Ну, отец, конечно, обещал Мэю прийти к нему на помощь, если дело не заладится. Мэю явно решил — «преждевременно», как заметил отец, — что дело не заладилось. И теперь ФБР желало разговаривать с Кэлом Хаббардом.

Отец знал, что надо делать. Он пошлет ФБР письмо о том, что ЦРУ возражает против передачи дела Баллетти в суд, так как тогда выплывет на свет информация о вторжении на Кубу. Было также решено, что письмо возымеет большее действие — не надо Хаббарду являться для разговора. «За одну ночь я стал слишком стар, чтобы защитить тебя», — сказал Даллес.

Рассказывая мне об этом, отец заметил:

— Я не сказал ему: «Это я защищаю вас, а не вы — меня», но, черт побери, ведь именно так обстояло дело.

Было решено, что Кэл снова получит назначение на Дальний Восток.

— В Японию, — сказал Кэл, когда его спросили, куда бы он хотел поехать, а мне добавил: — Я оторву Мэри от этого япошки, за которого она собралась замуж. Банзай!

Так начались перемены. В тот момент я еще сам не знал, хочу ли я вернуться в Майами, остаться в Вашингтоне или отправиться в какую-то дальнюю резидентуру: я поселился в квартире отца и в благодарность, как я подозреваю, за услуги, оказанные Кэлом директору, меня назначили одним из помощников мистера Даллеса. Я буду наблюдать за переездом из Ай-Джи-К-Л в новый мегакомплекс в Лэнгли, раскинувшийся в пятнадцати милях от Вашингтона, на виргинской стороне Потомака.