Тайфуны с ласковыми именами

Плачу по счету. Бифштекс остается на столе почти нетронутым.

– Вам не понравился бифштекс? – сочувственно спрашивает кельнер. – Наверное, вы любите не такой кровавый?

– Наоборот, мне по вкусу еще более кровавый, – говорю в ответ. – Но у меня дьявольски болит зуб.

Еще более кровавый… Пересекаю улицу и вхожу в здание вокзала. Юркнув в одну из телефонных кабин, начинаю листать справочник. Пострадавший, должно быть, в городской больнице. Набираю номер, спрашиваю.

– Да, верно… Доставлен час назад, – сообщает после короткой паузы дежурный.

– Могу ли я его видеть?

– В такой поздний час? Это исключено, – слышится ответ, которого и следовало ожидать.

– Но вы хоть скажите, в каком он состоянии!

– Минуточку…

«Минуточка» длится так долго, что я уже начинаю сомневаться, стоит ли держать трубку. Наконец слышится голос дежурного:

– Можете не волноваться, его жизнь вне опасности.

– А нельзя ли более конкретно…

Однако в этот момент на другом конце провода трубка, очевидно, переходит к другому человеку, потому что меняется тембр голоса, а интонация слегка напоминает речь полицейского.

– Кто у телефона?

– Это его знакомый, мосье Робер. Скажите ему, что мосье Робер и Дора хотят его видеть. И кладу трубку.

Часом позже я в Женеве. Останавливаюсь в отеле «Де ла пе». Под окном моего номера тянется ярко освещенная набережная с длинной шеренгой голых деревьев: их так безбожно обкорнали, что теперь они больше похожи на мертвые пни, не внушающие ни малейшей надежды на весеннее пробуждение. А за деревьями – черные воды озера. Воды, которые не видишь, а только угадываешь, ограждены вдали отражениями электрических огней противоположного берега. Глядя на пустую полосу асфальта, по которой лишь изредка с легким шуршанием проносятся машины, я внезапно сознаю, что вся эта картина мне хорошо знакома и даже привычна. И только теперь я вспоминаю, что всего несколько лет назад мне довелось жить в этом самом месте или совсем рядом – в соседнем отеле «Регина». И видится что-то абсурдное в том, что я только сейчас вспоминаю подробности той истории (свою первую встречу с Эдит в двух шагах отсюда, как мы впервые с нею обедали в ресторане «Регина»), в том, что прошлое ожило перед моими глазами лишь сейчас, после того как я побывал внизу, в регистратуре, поселился в этом номере, надел пижаму, после того как столько времени глазел в окно. Забыть незабываемое! Разве это не абсурд? Абсурд, конечно, но, быть может, это на пользу здоровью, потому что, если бы пережитое не сглаживалось в памяти, не исчезало хотя бы на время, голова наверняка давно бы уже треснула от избытка мыслей.

Эдит. И скверная погода. Эдит, ее давно уже нет, зато ненастье все еще налицо, что верно, то верно, и никаких признаков потепления. Сейчас не Эдит должна меня занимать, а Дора. Только Дора на нашем условном языке, моем и Белева, не Дора, а Центр. И мое послание, переданное по телефону, означает: «Смывайся при первой возможности – и домой».

– Ну так как же, по-вашему, могли бы мы распутать эту историю? – спрашивает генерал после того, как мы с Бориславом устраиваемся в темно-зеленых креслах под темно-зеленым фикусом.

– Пускай ее распутывает тот, кто запутал, – бормочет Борислав, поглядывая на пачку сигарет, неизвестно как оказавшуюся у меня в руке.

– Ты так считаешь? – поднимает брови генерал, но в его голубых глазах, просто-таки неприлично голубых для генерала, таится не раздражение, а сдерживаемый смех. – А я хотел было послать тебя, чтоб распутывал ты. Тебя и Боева.

В это время он замечает пачку сигарет в моей руке, а затем и голодный взгляд Борислава.

– Курите, курите. И пока будете курить, поделитесь своими мыслями, как бы вы поступили, если бы мы действительно поставили перед вами эту задачу.

В сущности, эта история началась с того, с чего начиналось немало других подобных историй. На первый взгляд каждая из них не стоит выеденного яйца, однако если присмотреться поближе, то подчас даже самая пустяковая деталь заставляет серьезно призадуматься.

Гражданина Караджова, инженера одного из промышленных предприятий, посылают в командировку в Мюнхен. Это не первая его командировка, но, так как прежние поездки вызвали некоторые неприятные сигналы, за Караджовым в целях предосторожности было установлено наблюдение. Так вот, в Мюнхене спутник инженера слышит его телефонный разговор с неким Горановым – они договариваются о встрече. Чтобы не привлечь к себе внимания, спутник вынужден следить за Караджовым с солидного расстояния, и когда он достигает места встречи (кафе, названия которого не помню, стоящего на площади, а на какой – тоже затрудняюсь сказать), то оказывается, что там уже никого нет. Зато потом спутник без всякого труда устанавливает, что после упомянутой встречи Караджов позволяет себе совершить ряд покупок, общая стоимость которых далеко превосходит скромные возможности человека, находящегося в командировке.

Неудивительно, что по возвращении Караджова на родину его вызывают для объяснений. Объяснения в общих чертах сводятся к следующему:

– Кто такой Горанов?

– Известный софийский коммерсант, промышлявший до Девятого сентября.

– Кем он вам приходится?

– Старый друг моего отца.

– Получали ли вы от Горанова деньги?

– Получил ничтожную сумму.

– За что?

– Просто так, он мне их дал по старой дружбе.

Однако проверка ставит под сомнение некоторые его утверждения, особенно одно из них. Если даже оставить в стороне модные тряпки, предназначенные для подарков, одни лишь золотые часы, купленные Караджовым, драгоценные украшения для его супруги и «лейка» для сына составляют по рыночным ценам около десяти тысяч марок. Сумма, конечно, не фантастическая, но и не такая уж пустяковая, чтобы Горанов мог выбросить ее на ветер только из любви к покойным родителям инженера.

Так что Караджов снова попадает под беглый огонь перекрестных допросов и, убедившись, что сухим из воды ему не выбраться, приходит ко второй фазе своих признаний. Вот некоторые из них:

– Сколько раз вы встречались с Горановым?

– Три.

– Где?

– Два раза в Мюнхене и один в Кельне.

– Какие сведения требовал от вас Горанов?

– Самые разные. Главным образом экономического характера.

– Точнее?

– О мощности отдельных промышленных предприятий… о том, насколько они связаны с программами СЭВ… о некоторых экономических трудностях.

– Ставил ли он перед вами конкретные задачи?

– Да.

– Какие суммы он вам выплачивал?

– Всего я получил от него тридцать пять тысяч марок.

– Как вы устанавливали связь с Горановым?

– Приехав в определенный город, я посылал ему письмо.

– По какому адресу?

– По адресу фирмы «Липс и К o», Лозанна, до востребования.

– Как вы собирали нужные вам сведения?

– Тут меня выручали связи.

– Какие связи?

– Какие… Разве в наше время у человека мало знакомых?

И прочее, и прочее.

Разумеется, среди множества других вопросов особую важность приобретает то, с кем именно из наших граждан поддерживал подобные контакты Горанов, Но на это Караджов, естественно, не мог ответить. Ответ предстоит искать нам. Однако для этого нам нужно добраться до самого Горанова.

Караджову было предложено написать очередное письмо в адрес «Липс и К o», в письме рекомендовать Горанову своего коллегу Цанева как вполне надежного и заслуживающего внимания человека, а также предложить место и время их встречи и назвать пароль. Цанев (который был, разумеется, коллегой не Караджова, а нашим) должен был поехать в Мюнхен, послать оттуда письмо и дожидаться встречи.

Встреча состоялась, не помню, в каком кафе, находящемся на площади – опять-таки затрудняюсь сказать, на какой именно, – но в ходе ее возникло два новых момента, которые в сильной мере усложняли ситуацию.

Прежде всего оказалось, что лицо человека, явившегося от имени «Липс и К o», не имеет ничего общего с фотографией Горанова, которой мы располагали и с которой был ознакомлен Цанев. Верно, снимок был более чем тридцатилетней давности, а за тридцать с чем-то лет человек основательно меняется. Основательно, но не как угодно. Он может, к примеру, сделаться чуть более приземистым – но не может стать выше ростом; волосы его могут заметно поредеть – но пышной шевелюре на его плешивой голове уж никак не вырасти; наконец, у него может притупиться зрение – однако цвет глаз остается прежним. А тут вместо низкорослого, полного, кареглазого, изрядно оплешивевшего Горанова на встречу явился худой, высокий, сероглазый мужчина с довольно пышными, хотя и изрядно поседевшими волосами. И этот мужчина выдал себя за Андрея Горанова, некогда известного на всю Софию богача. А у Цанева не было ни подходящих причин, ни инструкции, чтобы подняться со своего места и решительно заявить: «Ступайте-ка лучше ко всем чертям, никакой вы не Горанов».