Ликвидатор

— Не в любой момент. Но ты сделала ошибку, когда стала обыскивать меня.

— Конечно. Ты ведь никогда не носишь оружие, не так ли, мистер Уайлд? Это все каратэ.

— Каратэ — это спорт, — ответил Уайлд. — Когда я хочу расслабиться, то занимаюсь парусным спортом или играю в шахматы. Ты знаешь, выслушав только что историю твоего недавнего прошлого, я уверен, что ты не очень-то много узнала о безопасности.

— Может быть. Но мне хотелось бы сказать тебе кое-что?

— Не стоит?

Мари встала. Подошла к туалетному столику, чтобы затушить сигарету.

— Ты должен доверять Кэннингу.

— К сожалению.

— Хорошо, меня сюда прислал Кэннинг. — Она села рядом с ним. — Я могу это доказать. Ты приехал сюда с Джоном Балвером, Балвер — это твой партнер по лодочной мастерской в Лаймингтоне. Дважды, а иногда трижды в год ты отправляешься в поездку на яхте по Ла-Маншу, во время которой останавливаешься здесь. Так делают почти все яхтсмены. И опять-таки, как все яхтсмены, ты сходишь на берег, чтобы выпить в пабе, только ты не возвращаешься на борт. Ты приезжаешь к Питеру, забираешь документы, билет, садишься на самолет и отправляешься туда, куда тебе следует ехать, чтобы сделать то, что ты должен сделать. Тем временем Джон Балвер возвращается в море и появляется на Гернси только через три недели, по пути домой, а ты уже здесь, чтобы снова подняться на борт и снова стать Джонасом Уайлдом, джентльменом и яхтсменом. Вы называете это маршрут. Понимаешь? Разве это работает не так? Разве это не доказывает, что ты можешь мне доверять?

Уайлд обнял ее за плечи и притянул к себе. Ее кожа была словно бархат.

— Это доказывает, — задумчиво проговорил он, — что ты знаешь чертовски много.

Глава 4

Днем, в двадцать минут четвертого во вторник 19 октября, «Реджина А» была на своей стоянке на реке Лаймингтон. Уайлд выпил мартини с Балвером, сошел на берег и вывел из гаража «Остин-Хили-300». Это была британская гоночная машина зеленого цвета, с черной отделкой. Он гнал на ней что было мочи, казалось, она готова была взлететь. Обычно по дороге домой он окончательно расслаблялся. Он думал о Джоселин и об ужине, который она ему приготовит: коктейль из креветок, поджаренная на гриле свинина с кукурузой и замороженные кусочки манго. Только коктейль будет сюрпризом. Она много трудилась, чтобы изобрести что-то новенькое. «Для твоего нефритового нёба», — говорила она полушепотом с характерным придыханием.

В этот день привычные мысли перемежались другими. Аррас красный. Он улыбнулся. Ему пришло в голову, что в ней было что-то пугающее. И все-таки слишком много воды утекло с тех пор, как он перестал бояться мужчин. А уж женщин он никогда не боялся. Так что в этом страхе не было ничего личного. Он происходил от того, что ей удалось достичь. Она поместила себя в центр его частного мира. Чтобы сохранить этот мир, необходимо было выяснить, как и зачем ей удалось это сделать.

Он остановился на Принтйнг-Хаус-сквер и дал объявление, которое большими печатными буквами гласило: «МОЛИСЬ ЗА МЕНЯ, ПИТЕР; ПИТЕР, МОЛИСЬ ЗА МЕНЯ».

— Вы хотите, чтобы слово «Питер» повторялось? — спросила девушка.

— Да, — ответил Уайлд.

Он подъехал к своему гаражу, располагавшемуся вблизи квартиры в Бэйсуотере. Она занимала верхний этаж викторианского здания, поделенного на три секции. Боковая улица была очень тихой, дом — бескомпромиссно безобразным. Лифта не было. Обе соседние квартиры занимали женатые пары, воспринимавшие Уайлда как распутного повесу. За десять лет они не перемолвились ни словом, если не считать «доброго утра».

Он отпер входную дверь и остановился в маленьком холле, слушая стереопроигрыватель, игравший очень старую аранжировку Шоу «Ревность». Вдохнул знакомый запах талька. Открыл дверь спальни. Ключ Джоселин лежал на туалетном столике. Туфли стояли в изножье кровати, одежда валялась поверх нее. Он разделся, положил свои вещи рядом с ее одеждой и вошел в гостиную. Здание перестроили, руководствуясь соображениями скорее экономии, чем удобства, и ванная располагалась рядом с кухней на другом конце этажа. Он остановился, чтобы поставить новую стопку пластинок и насладиться чувством возвращения в свою башню из слоновой кости, к своей собственной личности. Он обставил эту комнату несколько лет назад, когда впервые понял, что в его профессии можно выжить. Ковер цвета маренго, стены — цвета грибов, мебель от Пола Маккобба и стереосистема «хай-фай» составляли обстановку его гнезда; плюс набор шахмат в коробке из красного дерева на кофейном столике, книжный шкаф с основательно зачитанным и глубоко личным подбором книг: текущий «Уитейкер» и последнее издание «Современных шахматных дебютов» соседствовали с двумя Кинси, трехтомником Гибсона, «Энциклопедией мировой истории» Лангера, пятью томами Огдена Нэша и старым и довольно ценным иллюстрированным изданием Брантома.

Он прошел в ванную комнату. Вода плескалась у самых краев ванны. Джоселин нравилось утопать в ней. В одежде она выглядела четырнадцатилетней; обнаженной казалась на год-два старше; отмокая в ванне, прибавляла себе еще несколько лет. Ей было двадцать два. Она была словно дыхание ветерка, и иногда Уайлду хотелось, чтобы на ней было написано: «Обращаться с осторожностью». Одинокий человек уже по природе своего призвания, мужчина, профессионально использовавший женщин, не сильно заботясь, причиняет ли он им боль, он познал некоторые волнующие моменты в первые дни их дружбы. Он не сомневался, что безразличная ласка все равно обожжет ее руки или проникнет сквозь ее ребра, как сквозь заросли камыша.

Он никогда не уставал изумляться тому, что мог серьезно предполагать, будто влюблен в нее. Она была хорошенькой, миниатюрной и по-своему чувствительной. У нее были коричневые, абсолютно прямые волосы до плеч; они походили на нитки. Ее компактная фигурка была в высшей степени чувственной. Ее цвет был голубовато-розовый. Она принадлежала к тем женщинам, которым на улице Уайлд не стал бы смотреть вслед. Они познакомились, потому что ее отец попросил Джона Балвера построить для него лодку. Гарольд Кирби был человеком из Сити, заседал в нескольких советах директоров и не вполне одобрял плебейские интересы своей дочери. Она постоянно болталась в Лаймингтоне, пока закладывали киль, и Балвер решил, что Уайлд — подходящая фигура, чтобы заставить ее изменить интересы. Уайлд пригласил ее на ужин.

Это было полгода назад, вскоре после того джорджтаунского дела, когда он впервые почувствовал неуверенность в себе. Джоселин заворожила его с самого начала, потому что была совершенно безразлична к нему как к Уайлду. Она жила своей собственной жизнью, и он случайно оказался рядом. Когда потом он привез ее сюда, она, пока он смешивал коктейли, разделась и легла в постель без всякого намека на кокетство. Она считала, что если мужчина ей симпатичен, то самым лучшим проявлением дружелюбия будет переспать с ним. Но он думал, что с той ночи она больше не спала ни с кем другим.

Джоселин надула губки, и он поцеловал их, а потом вставил в них сигарету и зажег ее.

— Вода еще горячая?

Джоселин кивнула и передала ему мыло. Он сел напротив нее, вода ласкала ему плечи. Она была угрозой для безопасности, в том смысле, в каком любая женщина или любой мужчина, с которыми Уайлд позволял себе слишком сблизиться, были угрозой для безопасности. И все же за полгода его сомнения рассеялись. Он был другом, с которым ей нравилось спать, есть, разговаривать, гулять, кататься на машине и вместе пить коктейли. Они никогда не говорили о чем-то, имеющем более глубокий смысл.

Джоселин встала, расплескивая воду. Уайлд прошел за ней в холл. Она стояла перед коктейль-баром, отмеряя водку, а вода стекала у нее по бедрам. С проигрывателя доносилась «Нитка жемчуга». Она включила смеситель и нырнула в объятия Уайлда. Положила голову ему на грудь. Он потянулся через нее, чтобы выключить смеситель и наполнить два ледяных коктейльных бокала. Она поежилась, отпив напиток.