Поединок. Выпуск 16

Именно к этому человеку обратился Етвеш, отправив ему обе экспертизы и прося дать свое заключение. И Гофман согласился не только потому, что хотел, чтобы восторжествовала справедливость, — это была возможность доказать всему миру, что обыкновенный врач даже при наилучших намерениях обязательно совершит ошибки при криминалистической экспертизе, а это уже столько раз приводило к трагическим результатам и может привести еще неоднократно.

— Что можно сказать о возрасте утопленницы? — говорил на суде Етвеш. — Хирурги из первой экспертизы основывали свои заключения на осмотре зубов. Им оказалось достаточным подсчитать коренные зубы, которые вырастают у человека к двенадцати годам. Но они не заметили, что зубов мудрости у утопленницы не было. Зубы мудрости обычно появляются к шестнадцати годам — следовательно, девушке было меньше этого возраста. Первая экспертиза вообще не стала исследовать скелет. Вторая им занялась. Оказалось, что в детских хрящевых лопатках не было окостенения, которое случается к четырнадцати годам. Тазовые кости также срастаются лишь к шестнадцати — у утопленницы они еще не срослись. Все это было известно криминалистам, но обычные врачи о такой информации просто не задумывались.

«Но ведь врачи первой экспертизы доказали, — настаивал судья, — что труп пробыл в воде только десять дней и утопленница не знала тяжелого труда, такие у нее нежные ладони и ступни. Почему труп обескровлен?»

«Врачи просто не знают криминалистики, — последовал ответ. — Только криминалисты на основании множества исследований выяснили, что если труп не всплывает, а остается под водой, как было в данном случае, он как бы консервируется. Вода не только предохраняет тело от разложения, но и отбеливает кожу, постепенно смывая с нее верхний слой. Кровь после этого проникает сквозь истонченную кожу, и потому тело оказывается обескровленным. Отсюда и произошла ошибка первой экспертизы: врачам показалось, что тело лишь недавно попало в воду, а кожа его такая тонкая и белая, что ясно — это не деревенская девочка, а барышня из города».

Семь часов говорил свою речь адвокат фон Етвеш. Он полностью разоблачил следствие, показав истинные пружины, стоявшие за ним. И как ни улюлюкали ни в чем не убежденные сторонники Оноди, суд присяжных единогласно оправдал всех обвиняемых. Это была победа здравого смысла и конечно же победа научной криминалистики.

Конан Дойл, подобно своему герою, решил вступить в борьбу за справедливость и против расизма. Эта эпопея помогла писателю выздороветь и вернуться к жизни.

Биографы писателя единодушно показывают, что борьбе за Эдалджи Конан Дойл посвятил восемь месяцев — с декабря 1906 года по август 1907-го. Впервые в жизни столкнувшись на деле с криминалистическим процессом, Конан Дойл неожиданно для себя понял, что расследования, проводившиеся Шерлоком Холмсом за несколько часов, а то и минут, имеют мало общего с жизнью. Неделю за неделей проводил Конан Доил во встречах с различными людьми, в обследовании мест преступления, в изучении дел. Он обращался к графологии, копался в архивах — вряд ли можно было отыскать профессионального следователя, который бы вложил столько сил в одно дело.

В январе 1907 года Конан Дойл написал Джорджу Эдалджи и предложил увидеться. Встретились они в фойе Гранд-отеля.

В своей первой статье по делу Эдалджи, которую писатель опубликовал через неделю после этой встречи, он писал: «Одного взгляда на мистера Джорджа Эдалджи было для меня достаточно, чтобы убедиться в невероятной проблематичности его вины и сделать первые выводы о том, почему обвинение было выдвинуто именно против него.

Я опоздал на свидание с ним, и он, дожидаясь меня, читал газету. Я узнал Эдалджи по темному лицу и остановился в отдалении, чтобы понаблюдать за ним. И тут я увидел, что он держит газету совсем близко к глазам и как бы сбоку».

Тогда Конан Дойл большими шагами подошел к Джорджу и, представившись, сразу огорошил его вопросом:

— Скажите, у вас близорукость и астигматизм?

Джордж растерялся — такого начала встречи он не ожидал. Смутившись, он признался, что Конан Дойл прав.

Наверное, этот разговор со стороны выглядел забавно — почти двухметровый статный Конан Дойл и худенький сутулый индиец, глядящий на собеседника снизу вверх.

— Почему вы не носите очков? — спросил Конан Дойл.

— Мне не смогли их подобрать. Когда я ходил к окулистам, они мне объяснили, что астигматизм у меня такой сильный, что линзу для меня никто не сможет выточить.

Конан Дойл согласно кивнул. Недаром он провел несколько месяцев, изучая глазную хирургию в Вене.

— Как же реагировал суд, — спросил он, — на этот факт?

— Я хотел пригласить на суд окулиста, — сказал Джордж. — Но мой адвокат отсоветовал. Он сказал, что обвинение против меня настолько нелепое, что оно рассыплется в суде и без окулистов.

Для Конан Дойла этого было достаточно, чтобы уверовать, что Джордж Эдалджи и днем наполовину слеп. Если же он отправится ночью или в сумерках по незнакомой местности, через поля и овраги, то заблудится через несколько шагов. Допустить же, что этот молодой человек мог в течение многих ночей рыскать по полям в поисках несчастных жертв, было совершенно нелепо.

Уверовав было в слепоту Эдалджи, Конан Дойл тут же вспомнил, что его цель — добиться справедливости. Значит, нельзя поддаваться жалости. И он первым делом направил на свои деньги Джорджа к крупнейшему окулисту Лондона на обследование.

Сам же, ознакомившись с материалами дела, написал большую статью для газеты «Дейли телеграф». Вначале автор статьи был сдержан. Он скрупулезно разобрал все дело и камня на камне не оставил ни от следствия, ни от суда. Но спокойствия великого писателя хватило только на эту часть статьи. Далее он позволил своему негодованию вылиться на страницы газеты. Нетрудно, писал он, понять чувства к Эдалджи темных фермеров и шахтеров — ведь он был цветной, чужой и потому зловещий. Но как можно извинить образованных английских джентльменов, таких как главный констебль графства, вставший во главе шабаша. Это же наше, родное дело Дрейфуса, писал Конан Дойл. Как много общего — та же расовая ненависть, так же судьба человека решается некомпетентным графологом, только потому, что суду и следствию выгодно этому графологу поверить. Французский капитан Дрейфус был обвинен в шпионаже и на основании писем, которых он никогда не писал, был посажен в тюрьму в самом-то деле только потому, что был евреем. Эдалджи в Англии был сделан козлом отпущения, потому что он индиец. Вся Англия, свободная страна, кипела негодованием, читая отчеты о процессе Дрейфуса во Франции. А что же она молчала, когда то же самое случилось в нашей стране? Что же промолчало министерство внутренних дел, которое должно было осуществлять надзор над правосудием? Разумеется, продолжал Конан Дойл, когда несправедливость обвинения вызвала отрицательную реакцию общественности, в министерстве сочли за лучшее тихонько выпустить Эдалджи из тюрьмы, но оставить виновным. «Хорошо бы узнать, — завершал он статью, — кто же отдал такой приказ? Когда я обратился в министерство, со мной никто не захотел разговаривать. Поэтому я теперь обращаюсь к последней инстанции — к народу Англии и с его помощью надеюсь на восстановление справедливости».

Статья Конан Дойла произвела сенсацию. Еще бы — самый знаменитый писатель страны бросил перчатку правительству. Газета была засыпана письмами. К Конан Дойлу в ближайшие же дни присоединились многие известные общественные деятели и юристы.

Но ничего не произошло. Министр внутренних дел выступил с туманным заявлением, в котором в лучших международных традициях бюрократов говорилось, что «дело Эдалджи будет внимательно изучено министерством, однако возникают некоторые сложности…». Что за сложности, кто будет его изучать и как — было неизвестно.

В те дни в Англии еще не существовало апелляционного суда, но после долгих легальных боев было решено в виде исключения назначить арбитражную комиссию, которая в обстановке полной секретности изучит все материалы и даст рекомендации правительству.