Ищите женщину

Но Зотов и не думал включаться в его дальнейшую игру, он напряженно молчал, и Турецкому теперь требовалось вывести его из этого состояния.

Он стал рассказывать, как совершенно неожиданно для себя сыщики обнаружили-таки в Вадимовой квартире тайник. Детали поиска обсуждать нет нужды, но находка там оказалась действительно интереснейшей. Чисто по-человечески. Как всякий личностный документ. Но когда та или иная личность становится участником важных общественных событий, подобные откровения, случается, становятся в некотором роде историческими свидетельствами.

– Не так ли, Рэм Васильевич? – учтиво спросил Турецкий и, в ответ на утвердительный кивок, продолжил: – Если мне не изменяет память, вы собирались публиковать цикл материалов Кокорина именно в том русле, в котором мы сейчас рассматриваем найденные документы. Разве ваше желание прошло?

– Видите ли… Кокорина теперь нет. То, что он хотел и как видел… это дело его совести и профессиональных качеств.

– Вы так полагаете? Ну что ж, очень жаль. Надеюсь, ваш редактор Леонтий Натанович целиком разделяет вашу точку зрения?

– Мы не говорили на эту тему, но… как заместитель редактора я…

– Как странно, Вячеслав Иванович, – обернулся к Грязнову Турецкий, как бы полностью игнорируя Зотова, – исходя из невеликой, правда, собственной журналистской практики… да, впрочем, в принципе из обыкновенной профессиональной этики, я всегда думал, что коллеги, изрекающие на могиле высокие слова, вслед за тем видят свой моральный долг в продолжении дела, не законченного их безвременно ушедшим товарищем. Это ж не только в журналистике, верно?

– А как же! – солидно ответил Грязнов. – А ты возьми хоть наши дела! Раскрывает опер преступление. Его убивают бандиты. Что же, выходит, гуляй себе теперь преступник? Нет, брат, другие продолжают его святое дело!

– Ну правильно – это аксиома, – со скрытой усмешкой подтвердил Турецкий. – Своего рода ликбез для определенной категории сознательных граждан. Значит, Леонтий Натанович не решится. Как и вы, уважаемый, да?

– Я этого не говорил, – вдруг горячо запротестовал Зотов. – И вообще, я считаю, что вести разговор на эту тему, не видя материалов, не зная, в сущности, о чем речь, о каких проблемах и прочем, не только непрофессионально, но даже в некоторой степени, извините… безнравственно!

«Сморчок» наконец-то показал норов!

– Ух ты! – воскликнул Турецкий и засмеялся, увлекая и Грязнова. – Ну наконец-то, кажется, прорезался! А я уж было подумал, что он так и будет теперь убаюкивать свою обиженную совесть! Слушайте, Рэм, неужели на вас, взрослого человека, до такой степени подействовал какой-то привет от Порфирия Петровича? Как там его кличет Вадик? Борис Николаевич? Или кто-то другой?

– Я не понимаю причину ваших провокаций и потому отвечать не могу и не буду.

– Вот в чем дело! Вячеслав, по-моему, он решил, что мы с тобой собираемся его перевербовывать. Нам это нужно?

– Мне? Нет.

– А мне – тем более. Тут в другом дело, Рэм. Я, наверное, был бы не прав, если бы заявил, что эти люди совсем уж никакой опасности не представляют. Но все это не смертельно. А потом, не всегда мысль изреченная есть ложь, тут наш классик был не прав. Иногда вовремя и открыто произнесенное слово наглухо запечатывает рты всякого рода проходимцам и вообще негодяям. Кому охота своим делом подтверждать обидную оценку? Я не прав?

Зотов неопределенно пожал плечами.

– Вот вы страдали от того, что объявили в своей газете о публикации с продолжением цикла острых материалов об эмиграции. Хорошая затея. А теперь она вдвойне повысилась в цене, поскольку автор идей уже пострадал за нее. Можно ведь и так вопрос поставить? Каково? Кстати, о вас конкретно мы с Грязновым и не думали. Как раз вам, может быть, не совсем удобно помещать под материалами друга свою фамилию. Для этого есть нейтральные подписанты, типа «отдел расследований». А вам, я подумал, возможно, стоит вообще на время подготовки материалов к публикации съездить в какую-нибудь дальнюю командировку. Чтоб вашим участием тут даже и не пахло. Верно, Вячеслав Иванович?

– Согласен.

– Вы так думаете? – поднял наконец глаза Зотов.

– Я вообще, когда говорю, обычно думаю. Это на будущее. А что касается настоящего, то я вынужден вас огорчить. Весь наш разговор сейчас носит даже не предварительный, а чисто умозрительный характер. Я не уверен, что мы пойдем на такую утечку материалов. Как считаешь, Вячеслав Иванович?

– Я почти уверен, что Генеральная прокуратура не пойдет на подобную утечку. – Грязнов был тупо-солиден и этим безумно веселил друга.

– Да, скорее всего.

Зотов почувствовал себя обескураженным. Будто его без конца водили за нос кривыми коридорами, а в конце показали жирный кукиш.

– Я хотел бы добавить два слова, Рэм Васильевич, – сказал Грязнов совсем другим тоном. – Только не обижайтесь и больше не вздрагивайте. Помните, у нас был договор, когда вы мне отдавали дневник? Я его не нарушу, будьте уверены. А в этой связи хочу дать совет, чтобы вы как можно четче смогли сформулировать тему, которую мы с вами здесь тайно обсуждали сегодня. Вы понимаете меня? Сформулировать… для себя. Генпрокуратура обнаружила некоторые личные записи Кокорина, ознакомилась с ними и, не найдя в них никакого криминала, а также сведений, не подлежащих широкой огласке, теперь подумывает – не отдать ли их газетному органу, в котором покойный журналист трудился. Вы меня понимаете?

– Понимаю.

– Вот и славно. А раз понимаете, значит, и двух противоречивых информаций быть не может. Вас отправить на службу? Или у вас другие планы на вечер?

– Лучше на работу, если можно.

– Нет вопросов.

– Скажите, а я действительно могу переговорить с Леонтием?

– А для чего, вы думаете, мы вели нашу беседу?

– Но… это реально? Или, как вы заметили, умозрительно?

– Надеюсь, что окончательный ответ на свой вопрос вы сможете получить в самые ближайшие дни. Завтра-послезавтра. Но мы отдадим вам, разумеется, не все, а лишь то, что действительно не представляет опасности.

– А там и такое есть? – неожиданно загорелся Зотов.