Смерть ходит рядом

Клавдия сама прошла по убогому жилищу. Но ни на чем ее взгляд не остановился.

Когда Далматова уводили, он что-то сказал жене не по-русски.

— Не надо, — попросила Клавдия. — Не положено.

— Да он прощается, это по-казахски, — сказал муровец.

Далматова отправили в отделение, Клавдия поблагодарила муровцев, попросила подвезти ее к Красной Пресне и распрощалась.

Инна жила в двенадцатиэтажке напротив зоопарка.

Все время, пока они говорили, за окном были слышны трубные крики животных.

«Весна, — подумала Клавдия. — Самое время жить».

ГЛАВА 9

— Бирск, такой маленький городок в Башкирии. Провинция и скука. Хотя я, конечно, ничего этого не замечала тогда. Школа, подружки, танцы, наряды. А вот как сдали экзамены, как вышла на следующий день на улицу, такая тоска взяла. Умру, думаю, здесь, если еще хоть на день останусь.

Мать ни в какую. Отец даже за ремень взялся. А мне море по колено. Взяла деньги, которые отложены были мне на мотоцикл — мне же мотоцикл собирались купить по окончании школы, — купила билет и только меня и видели.

А в Москве вышла на вокзале и подумала: я здесь умру не завтра, а прямо сейчас.

Но ничего, осмотрелась, люди куда-то бегут, торопятся, никто надо мной не смеется, наоборот, предлагают подвезти, поднести. А потом подошел парень и спрашивает:

— Жить есть где?

И все, дальше я в Москве жила.

Инна сидела у кроватки маленького, худенького, большеглазого мальчика, смотрела куда-то в темное окно и говорила-говорила…

Клавдия не перебивала ее, хотя подобных исповедей наслушалась за свою жизнь сотни. Всех испортила столица, все были чистыми и наивными детьми, а тут приехали — волей-неволей воруй, убивай, грабь. Другого пути нет.

— Сначала в палатке торговала, а потом надоело, познакомилась с ребятами из ВГИКа. Веселые такие ребята, но бедные. Стала к ним на курс ходить. Меня мастера сначала в штыки, а потом ничего, оставили, дескать, пусть ходит. А попала я к художникам. На отделение мультипликации. Они меня и на студию устроили прорисовщицей. Знаете, все время среднюю фазу рисуешь. Вот мартышка подняла лапу. Художник ее только вот снизу нарисует и сверху, а ты еще три фазы средние. За рисунок пятьдесят копеек. И мне еще завидовали. Мультики все только смотреть любят, а снимать их — дело тяжкое и муторное. Но жить на что-то надо было, вот я и рисовала среднюю фазу.

А потом попросила Успенского… Не слышали? Ну что вы, знаменитый анималист. Премий у него полный шкаф на студии. Он как раз заканчивал проект с англичанами — все комедии Шекспира. Очень красиво снял. Так вот я попросила Успенского — а дайте мне попробовать, хотя бы один эпизод.

Ну как вам сказать, это то же самое, если бы я пришла к Ельцину и сказала — дай порулить. Даже еще страшнее. На меня вокруг так посмотрели. Да что там, хохот стоял — на улице слышно было.

А Успенский почесал в затылке. Он вообще все время чешется, у него аллергия, что ли, или на нервной почве. Ужасно больной человек. Он почесался и говорит:

— Позвони мне вечером домой.

Мне-то уже все ясно. И честно говоря, наплевать было. С ним я запросто.

Ну, позвонила, а там жена. Нет, говорит, мужа, позже придет.

Мне так противно стало. Думаю, еще раз ему звонить стану — опять на жену наткнусь. Нет, лучше пойду к подъезду и подожду.

Вот стою, жду, приехал. У него «Волга» старая-старая.

Я подошла и говорю:

— Ну что, куда поедем?

А он… Нет, не испугался. Он вдруг разозлился.

— Ты, идиотка, — говорит. — Ты что себе вообразила? Ты что, вообще, да?

Люди, когда ругаются, красноречием не блещут.

— А ну пошли, говорит. И тащит меня к себе домой.

Жена у него милая. Чаем угощала, а потом отозвала в сторону и спрашивает:

— Ты есть не хочешь? Ты не стесняйся, я его сейчас прогоню, скажу, что у нас женские секреты, и накормлю тебя.

Да. Знаете, после палаток, да даже после студентиков вгиковских это сильно. Это прямо поддых бьет.

И вот Успенский выложил на стол папочку, сказал: «Прочитай, потом поговорим», — а сам вышел куда-то.

Я посмотрела — сценарий. Он сам написал. Там всего-то страницы четыре. Ну, короткометражка.

Я тут же и пролистнула ее.

Он вернулся, я и говорю:

— Я согласна.

— Что согласна?

— Поставить.

Ну, в общем, обнаглела.

Он так внимательно на меня посмотрел — вы тоже так смотрите — и говорит:

— Ну и давай ставь…

Мальчик вздрогнул во сне. Совсем тихо, бесшумно. Это видела только Клавдия, потому что сидела к нему лицом.

Но Инна тут же обернулась, присмотрелась к сыну, подоткнула одеяло.

— Ничего, сегодня он спокойный.

Еще минуту смотрела на сына, а потом снова повернулась к Клавдии:

— Ну, поставила фильм. Пятиминутка. «Самовар», не видели? Что вы, по всему миру возили. Вон у меня призы стоят.

Она кивнула на стеллаж. Там на самой верхней полке стояли всякие вазы, статуэтки, дипломы в рамочках…

Инна помолчала.

— Вот вы, наверное, подумали — сейчас расскажет мне, что столица ее испортила, до преступления довела. А я вам вон какую радужную картинку написала. Но это еще не конец. Во ВГИКе экстерном защитилась. Теперь это можно — только деньги плати. Успенский меня позвал к себе. А тут в рекламном агентстве конкурс. Громко звучит, но не для меня: первое мое преступление было, что я бросила кино. Просто нищеты испугалась. А еще подумала — какой я режиссер, какой я художник? Вот Успенский — художник, Назаров, Петрушевский.

Помоталась по агентствам, это, я вам доложу, — мрак. Профессионализма никакого. Приходит мальчик с тугим кошельком и говорит — мне надо, чтобы смешно было и чтобы страшно. Хорошо, сделаем. Вот вам сценарий, говорит, сам написал. Читаем, действительно, и смешно и страшно. То есть ужас, обхохочешься.

Я уже проклинала эти деньги. Хотя купила себе квартиру, машину, на дачу уже подкапливала. А потом познакомилась с Липатовым. Он тогда директором банка был. Знаете, просто культурный человек. Хотя нет, не то слово. Он просто не вмешивался в мою работу. Вот не понимал человек в рекламе ничего и не лез. Потом его сняли.

Инна снова замолчала.

За окном крикнуло какое-то экзотическое животное. Похоже на резкий скрип тормозов.

— А Севастьянов у меня «Самовар» озвучивал, — сказала Инна тяжело. — Потом в каких-то роликах снимался, но я видела его редко. Никогда друзьями мы не были. Никогда. Всегда он в долг брал, а отдавать, конечно, забывал. А тут как-то приезжает на «мерседесе», костюм шикарный. Цветы принес. В ресторан позвал.

Я сдуру и пошла. А он, гаденыш, какого-то жлоба с собой притащил и давай меня к нему сватать. Чуть я ему морду не набила. Разругались, конечно, я ушла, а он ночью звонит: «Дура! Там знаешь какие бабки?! И никакого риска. Все люди проверены МВД». Ну я его и послала.

Послала и забыла о нем думать.

Во-от…

А потом, что ж, потом история понятная. Сын у меня родился. Ему уже в первый день операцию сделали. Я думала — умру, не выдержу. Сестрички смотрели, а они всех детей хвалят, на моего смотрят и только головами качают. Врач мне предложила, вот же стерва, давайте мы его… Словечко выбрала — усыпим. Эпилепсия не лечится.

Инна обернулась к малышу, тот спал, тихо посапывая во сне. Погладила его по головке.

— Это мне наказание, — сказала она вовсе не патетично. — За то, что нищеты испугалась. И я поклялась — вытяну его. Вот вытяну!

Она сжала кулачок и потрясла им в воздухе.

— Ну, начала справки наводить — ужас. Никто ничего сказать не может. Все глаза отводят, выписывают лекарства, а их на полчаса хватает. И потом маленького пичкать — как это вам?

Наконец узнала: в Германии лечат. Есть там клиника. Очень маленькая, но очень дорогая. Курс лечения — два месяца. А день стоит семь тысяч марок. Это где-то пять тысяч долларов. Я, конечно, на дачу рукой махнула, машину продала, шмотки какие-то, набрала сто тысяч. Еще Липатов мне пятьдесят дал.