Выстрелы в темноте

– Порядок, – тем же словом вступил в разговор и Васька Кирясов, с мечтательным видом откидываясь к тесовой стене курилки. – А знаете ли вы, хозяева планеты, какой исключительный порядок существует в гениальном хозяйстве земной природы? К примеру сказать, небольшая медуза Индийского океана, называемая «морской осой»…

– Индийского океана? Ты же вроде бы начал речь не о водной, а о земной природе, – перебил Ваську Михаил Ордынский. – Или это обычная рассеянность рядовых незаурядностей, о великий?

– Несмотря на то что эта самая «морская оса» принадлежит к разряду созданий нежных и хрупких, – Васька, выказывая как бы полное пренебрежение к замечанию Ордынского, не счел нужным даже изменить тон своего повествования, – она убивает людей в считанные секунды после того, как к телам несчастных прикоснутся кажущиеся эфемерными, а на самом деле страшные по своему воздействию щупальца. При этом у жертв «морской осы» могут наблюдаться различные симптомы – от сильной головной боли или резкой тошноты до почти мгновенного паралича дыхательных органов с последующей остановкой сердца…

– «У каждого, братцы индивидуальное хобби!» – логично объясняют такое свое поведение прекрасные обитательницы водной стихии, – подражая Васькиным интонациям, подхватил Михаил Ордынский под общий смех. – Между прочим, товарищ Мантейфель, кое-кто из нашего шоферского коллектива, как та «морская оса», вот-вот погубит общее детище…

– Порядок, – успокаивающе махнул своей огромной ручищей завгар. – Намек твой понят. Но, обещаю, без резины ты не останешься, а следовательно, и строительство подсечь под корень не успеешь.

– Разрешите от нечего делать полюбопытствовать, резина эта дефицитная вырисовалась благодаря чему?

– Не чему, а кому, – остренько щурящиеся глаза Мантейфеля остановились на Чудаке, – Благодаря вот вашему новенькому вовремя перехватили мы кое-что у соседей из монтажного управления.

– При чем тут новенький? Я только сгонял для разминки пару раз туда и обратно, – чуть пожал широкими плечами Чудак. – А вот вы-то с ними загодя по телефону часа три договаривались.

– Я вечером переговоры по ухабам вел, а ты свой самосвал – поздней ночью.

– Намекаете на то, что ночь – это цыганская да шоферская пора?

– И то правда, – насмешливо поддакнул Михаил. – Мы по ночам много кой-чего совершаем сверхурочного, полагаясь лишь на свои верные глаза да на скверные тормоза.

Вроде бы совершенно беспечно да весело поглядывал Чудак на душевного завгара и на лихих его ребят, а сам думал и думал о том, чего, может, и не было вовсе никогда на этом свете. А если и было оно, то давным-давно, то задолго еще до того, как осталась мать навсегда на незнакомом полустанке 4юд одиноким холмиком чужой земли. И естественно, до того, как их всем скопом погнали по этапу. И вообще, кажется, за целую вечность до того, как началась война и в село пришли шумноватые немцы. Помнится, уже тогда, уже в этом туманном «до того» ощущал в себе маленький Федя словно бы переданное кровью дедов-прадедов благоговейное чувство к духмяному, подовому, собственной выпечки хлебу. Мальчик с волнением наблюдал, как заквашивалось тесто по заведенным исстари изустным рецептам, как не раз и не два в течение ночи, ойканьем сгоняя чуткий сон, босиком семенила к невысокой кадке женщина, на ходу откидывавшая с груди за спину спутавшиеся волосы. Не остудилось ли тесто? Не перестояло ли? Не скисло ли, Боже упаси? Нет, вроде бы, наконец, в самый раз подошло, родимое, и значит, уже сейчас, потемну, можно, благословясь, и печь растапливать. Можно-то можно, а начинать это следует с трескучей соломы да сухого бурьяна и лишь потом, лишь не малость погодя, а напоследок, переходить уже и на кизяк, чтобы жару поддать побольше. И все так-то вот хлопочет, все сокрушается о чем-то, все суетится босоногая хозяйка, поминутно заглядывая в раскалившуюся печь. «Порядок? – шепотом спрашивает отец из угла. – Ну как оно там у тебя? Порядок, аи нет пока?» А хозяйка проворно ворошит угли кочергой, а хозяйка, не отвечая, разгребает их ровнехонько, затем сметает веничком оставшийся на полу пепел и начинает тесто ставить. Порядок? Какой там порядок – до него еще ой как далеко. Не останется ли хлеб сыроватым? Не подгорит ли, Боже сохрани? Может, чуть отодвинуть заслонку? Или все же погодить малость? О ту далекую пору выпекался хлеб в избе из расчета недели на две, и последние караваи, оставшиеся под конец, – перед новым замесом, – черствели и едва поддавались ножу. По сей день видятся Чудаку сквозь годы их местами худо пропеченные бока, их – на исходе второй недели – кое-где позелененные плесенью трещины и разломы, их поджаристые и сосульчато хрустящие на зубах горбушки.

С утра они, допустим, в составе группы «С» уходили в горы, туда, где на далеких перевалах редко встречаются люди и где заснеженные хребты под солнцем покоятся в такой тишине, какой не бывает не то что в современных городах – в современных деревушках даже глубокой ночью. Привычно вступали в обманчиво приветливые леса, без колебаний продирались сквозь их дремучие чащи, вплавь одолевали неширокие, но ледяные и стремительные речки. И снова – вперед и вперед согласно маршруту на карте, вперед и только вперед, не обходя препятствия, а бросая им вызов и без всякой необходимости карабкаясь на голые скалы, выступающие иногда навстречу из-за неподвижной завесы листьев и хвои. Цель похода – это и сам поход, и соприкосновение в неизвестной до срока точке маршрута с другой группой воспитанников, движущейся скрытно – наперехват группе «С» – пешком или на машинах, Впрочем, могло оказаться, что цель похода заключалась по второму пункту как раз в обратном: избежать соприкосновения со встречной группой. Так или иначе, но фрау Эмма, все та же не теряющая спортивной выправки и словно бы вообще не стареющая фрау Эмма как всегда бодро вышагивает впереди в своей болоньевой куртке и эластичных брюках, лишь время от времени поторапливая воспитанников:

– Поживей, мальчики! Поживей! Вы уже в таком возрасте, что наказывать вас за детскую обессиленность просто неприлично!

Фрау Эмма, щеки которой в таких марш-бросках краснеют, а лоб и виски покрываются мелкими капельками пота, неутомимая фрау Эмма ведет группу без карты, ориентируясь на местности только по компасу, кругло чернеющему на запястье ее правой руки. Это непростая наука, очень, очень непростая наука – работать, как ранее намечалось, дышать, как ранее намечалось, двигаться в походе точно так, как ранее намечалось. И воспитанники («Веселей, мальчики! Веселей!») должны хорошо усвоить эту науку, должны, более того, обязаны уметь обходиться в пути без лишних размышлений и без всяких компрометирующих планов-набросков. Но вот, наконец, на четырнадцатом километре маршрута та самая горная речушка. Вот и рухнувшая поперек нее строевая сосна, образовавшая своим падением естественный мостик через данную водную преграду. Вот и веточки, продуманно заломленные на кустах по обеим сторонам узкой звериной тропы…

– Не вешать нос, мальчики! Веселей!

– Ну цирк, – смачно сплевывает в сторону Циркач, и на лице его появляется гримаса брезгливости. – И так от смеха едва на ногах держимся – куда еще веселей!

– И все-таки, и все-таки еще веселей, мои герои! – У фрау Эммы, судя по всему, сохраняется, несмотря на годы, все тот же отличный слух. – А еще не забывайте, мальчики, о тренаже вашей памяти, потому что назад пойдете без меня и даже без компаса. Двинетесь обратно по-одному, каждый в свое время. Каждый – только в свое…