Из собрания детективов «Радуги». Том 2

— Хорошее вино, — подбодрил Воллеро второго посетителя, сидевшего в углу за пустой четвертью. Кроме них, в погребке никого не было.

Нет, Кампи был не слишком выгодный клиент. Он купил у него лишь два пейзажа голландских художников и еще — в подарок своей матери — «Святое семейство», приписываемое Фра Паолино (1490-1557). Не густо. Но синьор Кампи знал всех, и все знали его. И если он кому-нибудь скажет…

Дверь со скрипом отворилась, и Воллеро испуганно вздрогнул. Уж не вернулся ли синьор Кампи? Нет. Это был молодой человек в желтом свитерке, хрупкий и белокурый. Он посмотрел на него пристально, огляделся вокруг, а потом сел за столик и мрачно обхватил голову руками. Синьор Воллеро точно помнил, что в его галерее этот блондин не бывал, и сразу успокоился.

Но действительно ли Кампи его не заметил? Пожалуй, да, ведь он молниеносно отпрянул назад.

Он выпил вино и поставил стакан на шатающийся стол. И тут взгляд его снова обратился к стеклянной двери.

Кто-то заглядывал внутрь, точь-в-точь как он сам, перед тем как войти. Но стекла были грязные, запыленные, и Воллеро различил лишь темную фигуру в стиле художника Маньяско. Скорее даже в стиле самых черных гравюр из цикла «Капричос» Гойи. Любопытный незнакомец ушел, а вскоре, так ничего и не заказав, ушел и молодой человек. Синьор Воллеро заказал еще четверть.

— Хорошее вино, — сказал из своего угла старик, подняв пустой стакан.

Владелец «Красивых вещей», толстяк с круглым, добродушным лицом, сказал, что, если колокольчик ей нравится, он отдаст его всего за четыре тысячи лир. И даже готов его подарить. Но прежде хотел бы узнать у синьоры, почему она такая рассеянная? Она всегда такая или только сегодня?

Анна Карла засмеялась и ответила, что это секрет.

— Я догадываюсь почему, — со вздохом сказал толстяк.

В разговор бесцеремонно вмешалась худая, маленькая женщина в переднике и в накинутом на плечи черном платке.

— Синьоре, наверно, захотелось пошутить, — сухо сказала она и встала с табуретки. Взяла у мужа колокольчик и пошла положить его на место. Толстяк сокрушенно почесал голову и снова поблагодарил Анну Карлу.

— Представьте, я и не заметил пропажи, — сказал он смущенно.

— Зато я заметила, — вставила жена толстяка. — Как и то, что пропал пестик от ступки. Может, вы, синьора, от большой рассеянности прихватили заодно и его? — грубо сострила она.

— Что? — удивилась Анна Карла и посмотрела на свои руки. — Нет, не думаю.

Женщина не отрывала взгляда от сумки Анны Карлы.

— О каком ты пестике говоришь? — не понял муж.

Женщина ответила, что пропал пестик от каменной ступки, которая стояла на прилавке. А всего минуту назад был на месте.

— Это уж совсем идиотская шутка, — сказала женщина. — Сам по себе пестик ничего не стоит, но ступка-то восемнадцатого века!

— Может, ступка и восемнадцатого века, — примирительно сказал ее муж, — но ведь пестик-то мы сами заказывали.

— Уж не у братьев ли Дзаваттаро? — поинтересовалась Анна Карла.

Толстяк изумленно на нее посмотрел.

— У кого? — переспросила женщина, с еще большим подозрением глядя на сумку Анны Карлы. Потом пожала плечами и стала оглядывать прилавок, очевидно, чтобы проверить, не пропало ли еще что-нибудь.

Лелло принципиально не смотрел больше на часы, но, судя по тому, что, когда он дошел до перекрестка, переулок почти опустел, было уже четверть, а то и половина первого.

Он остановился. Ощущение пустоты и холода не проходило, и это снова влекло его к толпе, к центральной улице. Тогда он вернется назад более длинным путем. Впрочем, ждать Массимо уже бесполезно. Если бы не машина, он вообще сюда бы не вернулся, а отправился прямо домой. После обеда сходит в кино. Либо посидит дома, почитает хорошую книгу. Если Массимо позвонит, он не станет с ним разговаривать… А почитает он «Божественную комедию», давно собирался ее перечитать. Но возьмет издание с интересными, новыми комментариями, а не те старые, которые их заставляли читать в школе. А еще лучше без всяких комментариев, без этих ненужных посредников… Лелло пересек улицу и вошел в лавку букиниста. Взял с полки одну книгу, потом другую, но даже названия не смог прочесть.

Перед глазами плыл туман, губы дрожали.

Пожалуй, он все-таки ответит Массимо. И сразу скажет, что дальнейшие объяснения излишни. Он и так понял. Что именно? Все. Прости уж, что так поздно, но лучше поздно, чем никогда… У меня, мол, и других забот хватает. А потому — чао!

Он положил книги и ушел — одни детективы да комиксы. Ничего, найдет «Божественную комедию» у другого букиниста… Да, с вашего позволения, милый Массимо, у меня немало забот. И прежде всего — работа, она вовсе не такая легкая. А в свободное время тоже есть чем заняться. Тебя, может, эти вещи и не интересуют, а меня очень. Так что чао.

Он еще три раза пересек улочку, обошел все лавки, но «Божественной комедии» без комментариев не было. А издание с комментариями Скартаццини, которое ему предложили сразу два букиниста, ему не понравилось, едва он раскрыл книгу.

«Сельва» — в личном аллегорическом смысле это означает, что… в универсальном аллегорическом смысле, однако… Приевшаяся банальщина, которая убивает поэзию наповал. Все старинные комментаторы убеждены, что «Сельва» — воплощение жалкого состояния Данте, который в изгнании лишился всех дорогих его сердцу вещей (смотри Маркетти). Иные же видят в «Сельве» символ морального и политического упадка Италии. Да, да, лучше уж тогда купить книгу с современными комментариями. Скажем, того же Маркетти. Вот после полудня он и поищет этого Маркетти и вечером его почитает. А если Массимо позвонит…

Отойдя от прилавка, он резко обернулся — ему показалось, что кто-то его позвал. Нет, не голосом, а жестом, легким прикосновением. Как будто… Он вдруг понял, что это уже не первый раз за сегодняшнее утро. Несколько минут назад, когда он собирался перейти на другую сторону, и еще раньше на пьяццетта у него возникло такое же точно ощущение — словно кто-то, скрывавшийся в толпе, робким жестом… Манит его?… Нет, скорее, наоборот, словно бы… Рино!

Он совершенно забыл о нем. Когда он вошел в «Кафе-вина», то решил, что тот сидит за столом и пьет вино, но сразу понял, что ошибся. Успокоился и больше о Рино не вспоминал. Между тем Рино ждал его на улице. И когда Рино увидел, что он вскоре вышел из погребка, мрачный, унылый, то с окрепшей надеждой возобновил преследование.

Самая настоящая гиена, с отвращением и страхом подумал Лелло и ускорил шаг.

Подойти к нему у бедного, преданного Рино мужества не хватало; стоило ему обернуться, как Рино прятался в толпе. Но Рино знает, что скоро наступит счастливый для него момент. Потому что он тоже все понял.

Что понял? Все. И я поздновато, но понял.

Теперь Лелло почти бежал, и на глаза невольно наворачивались слезы.

И не так уж поздно он все понял; он понял сразу, как только Массимо заговорил о крохотной вилле. А может, у Массимо и нет никакой виллы. Одни выдумки, удобный предлог, чтобы не ехать вместе в Грецию. Да и вчера он, конечно же, ездил не на виллу в Монферрато. Кто знает, где Массимо был вчера и с кем. С Рино? Да нет же.

Сама мысль об этом показалась Лелло до того абсурдной, что он даже улыбнулся. Это все его частное расследование убийства Гарроне — всякая бредовина лезет в голову. Повсюду он видит интриги и за истину принимает самые нелепые подозрения.

Однако все совпадает, с тоской подумал он.

Сейчас он шел уже совсем не так быстро, а когда добрался до второго перекрестка, откуда начинался переулок, ведущий к пьяцца Коттоленго, то и вовсе остановился. От усталости ноги подгибались, и он не смог даже перейти на другую сторону. Массимо уехал вчера вечером, а Рино тоже начал преследовать его со вчерашнего дня, сразу пополудни. И если вчера вечером он осмелился подняться и постучать в дверь, то только потому, что уже знал — Массимо больше не вернется и дорога ему открыта. А сегодня утром Рино вообще незачем было подниматься и вынимать из двери записку, чтобы узнать, где он назначил Массимо свидание.