Черная акула

— О чем ты говоришь? — вздохнул Алексей. — Я уж не помню, как меня зовут, а ты про кино.

— Они там доказательств набрали кучу, трактовать их можно и так, и этак. И Жеглов Шарапову говорит: «Единственное неопровержимое доказательство — это Фокс». Он, мол, единственный и неповторимый свидетель. Так вот, друг ситный, у нас та же ситуация. Единственное доказательство, — заметь, единственное и неповторимое, — это самолет. Найдем твой самолет — отмажемся, не найдем — придется всю жизнь в подполье бегать. Ты когда-нибудь в лесной избушке жил, вдали от цивилизации?

— Ты что, смеешься, что ли? — недоуменно покрутил головой Алексей.

— Кто здесь смеется? Я такое местечко знаю — закачаешься. Прямо в центре тайги, в Сибири. Никто никогда не найдет. Будем на медведей ходить. — Проскурин засмеялся. — Ну а если серьезно, то есть у меня пара зацепочек. Мой бывший приятель, а теперь просто коллега помог кое-какие материалы достать. Если не возражаешь, пока время есть, посидим разберемся. Может, ты чего дельное подскажешь.

— Давай, — согласился Алексей. — Я, честно говоря, днем тут выдрыхся, если не считать, что на уколы будили, так теперь сна ни в одном глазу. Все одно время коротать надо. Давай посмотрим твои документы. Для начала они прошлись по сводке авиакатастроф. Список оказался достаточно коротким. Пятнадцать машин, из них пять — «МиГ-29М», включая самолеты Алексея и Поручика.

— Подожди-ка. — Алексей ткнул пальцем в один из пунктов — два «МиГ-29М». — Вот эти.

— А что с ними? — спросил Проскурин, глядя на указанные Алексеем самолеты.

— Мне бы отчет внимательнее поглядеть, — простонал Алексей. — Я бы тебе точно сказал, те это самолеты или не те.

— А что тебе в них не нравится? — не понял Проскурин.

— Смотри, в нашем случае комиссию видишь? Сивцов, Ромин и Быков.

— И что? — Проскурин посмотрел на собеседника.

— У нас на взлете у одного «сухаря» движок заклинило, это еще когда я только сюда перевелся. Аварийная посадка была. В результате самолет сделал круг, вернулся на полосу, летчик чуть не погиб. Как и положено, приехала комиссия из округа — Ромин, Быков и Осташенко.

— Ну?

— Что «ну»? Приехали они, заглянули к техникам на пять минут, а потом прямиком в штаб. Поболтали часок с командиром полка, в столовой офицерской потрапезничали и отбыли.

— Ну и в результате?

— В результате летчика отстранили от работы и двум техникам по шапке дали, якобы они что-то там при проверке испортили, сбили системы. У нас никто даже вникать не стал в эту ерунду. Лажа полная, любому понятно.

— А на самом деле что случилось?

— А на самом деле в ТЭЧ сказали: вроде бы птица в воздухозаборник попала, на подъеме.

— Ну, понятно. — Проскурин ровным счетом ничего не понимал в авиамеханике, но одно знал точно: если птица попадает в двигатель, то это сурово, самолет вполне может рухнуть.

— Пошли дальше. Смотри здесь. Авиационная часть, подчиненная, между прочим, Северо-Кавказскому военному округу.

— И что?

— Вот смотри. Вылет: двадцать пятого декабря. Летчики: Симаков П. А., капитан, и Лошников Г. Г., старший лейтенант. Задача: отработка ночного спаренного полета в условиях нулевой видимости. Далее. При отработке маневра перехвата самолет Симакова, неожиданно потеряв управление, сблизился с самолетом Лошникова и ударил его носовой частью в основание стабилизатора, что повлекло за собой полное разрушение стабилизатора, хвостовых плоскостей, неполадки в системе подачи топлива и пожар в двигателе. Самолет Лошникова, оставшись без рулей высоты и стабилизатора, потерял управление и рухнул в море. Оба пилота предположительно погибли. Обломки самолетов найти не удалось.

— Ну? Алексей отложил листы.

— Не мог Симаков ударить Лошникова в хвост.

— Почему?

— Симаков — ас. Он заканчивал училище годом раньше и был первым на курсе. О нем, наверное, до сих пор легенды ходят среди молодняка.

— Ну и что?

— Симаков — старший по званию, отличный летчик, что называется, от бога, идет в спарке с молодым старлеем. Кто ведущий, а кто ведомый, как ты думаешь?

— Ну, наверное, Симаков — ведущий, а этот… как его… Ложников…

— Лошников.

— Неважно. Он — ведомый.

— Но если Симаков — ведущий, а Лошников — ведомый, то как мог Симаков ударить Лошникова в хвост?

— Ну тут же написано: «неожиданно потеряв управление».

— Запомни, майор, раз и навсегда: самолеты неожиданно управление не теряют. Всегда есть несколько секунд первого сбоя, когда еще можно что-то предпринять. Асу, как правило, этого хватает. Зная стиль Симакова, могу предположить, что бы делал он.

— И что же?

— Увел самолет от ведомого. Столкновение — практически стопроцентная гибель по меньшей мере одного из пилотов.

— Не успел.

— Допустим. Что случилось с самолетом? Заклинило рули? Вышли из строя системы навигации? Но в этом случае самолет продолжает двигаться с начальной скоростью.

— Двигатель заглох.

— Это называется «пропала тяга». Ладно, допустим. Вышли из строя система энергоснабжения, система подачи топлива, пожар в двигателях. «МиГ» сбрасывает скорость.

— Стоп! Тогда Лошников должен был врубиться ему в хвост.

— Именно.

— Выходит, Симаков шел позади и…

— Что, мощность двигателей увеличилась? Не бывает такого. В любом случае Симаков держался бы на безопасном расстоянии, чуть выше или чуть ниже, чтобы не попасть в турбореактивную струю. Значит, у него было время, чтобы что-то предпринять. Не срастается, майор.

— Точно.

— Они вынуждены были обозначить в отчете Симакова как ведущего, иначе получилась бы полная туфта. Кто реально вел самолеты, а кто шел ведомым, мы не знаем и, наверное, уже не узнаем никогда, но для отчета комиссии понадобилась правдоподобная история. Вряд ли у кого-нибудь, кроме нас, появилось желание разбираться, как могло случиться, что Симаков ударил Лошникова в хвост.

— Постой, — перебил его Проскурин. — А может быть, все наоборот? Может, в отчете специально написана лажа, чтобы технари решили, будто комиссия намеренно скрывает причины катастрофы, а? Это же отличный ход. Кто-то взял да и переключил внимание техников с одного на другое, заставив их тем самым уверовать, что катастрофа-таки имела место быть. Раз выгораживают — значит, есть из-за чего.

— Возможно, — согласился Алексей. — И, наконец, дата. Двадцать пятое декабря, воскресенье.

— Дорожники отдыхают.

— Точно. Сажай себе самолеты и сажай. Так-то вот. Проскурин почесал подбородок.

— Да. Звучит все это здорово, но на деле-то…

— Я, конечно, понимаю, это все домыслы, но смотрим дальше. Комиссия: Осташенко, Ромин, Сивцов. Ты знаешь, что такое комиссия из штаба?

— Догадываюсь, — кивнул майор.

— Да нет, тут догадываться нечего. Это надо знать. Всем известно: комиссия из штаба округа диктует свои условия, они могут в отчете написать любую лажу. Попробуй узнай, что это за парень — Лошников. Обязательно окажется, что какой-нибудь новичок, которого два дня как в полк перевели. И тоже кто-нибудь из штаба округа постарался. Проскурин пожал плечами. Нельзя сказать, что его особенно убедили слова Алексея. Насчет личных качеств Симакова — тут, конечно, ему как летчику виднее, — но все равно слова остаются всего лишь словами. Для следствия эти рассуждения яйца выеденного не стоят и в качестве доказательств приняты к рассмотрению не будут.

— Пойдем дальше, — продолжал Алексей. — Самолеты упали в море, обломков не обнаружено. Как и тел пилотов. Подозрительно похоже на наш случай. С этим Проскурин не мог не согласиться. Действительно похоже. Но опять-таки это понятно только им, поскольку они знают истину насчет крушения — точнее, мифического крушения — двух «мигарей» — Поручика и Алексея.

— Пожалуйста, вот тебе еще один случай. Майор Кудрявцев. Катастрофа. Обледенение плоскостей. Странно, ни разу о Кудрявцеве не слышал. Суббота. Семнадцатое декабря. Обломки обнаружены, но идентификации не поддаются. Чувствуешь? Бери любую развалину, раскурочь на кусочки и раскидай на площади в два квадратных километра. Вот тебе и все падение самолета. Ну, для правдоподобия можно лужу керосинчика зажечь. И опять знакомые все лица — Сивцов, Ромин, Быков. И ни к чему не подкопаешься. А главное: все интересующие нас самолеты потерпели аварию на территории Северо-Кавказского военного округа; во всех трех случаях одни и те же члены комиссии, варьируется максимум один человек; в двух случаях обломки самолетов и тела не обнаружены, а в третьем — идентификации не подлежат. Усекаешь?