Порнограф

— Нет-нет, — запротестовал первый, интеллигентный голос. — Только добровольным убеждением… добровольным отказом.

— Между прочим, мы хорошо платим, — вмешался второй голос. — Все довольны.

Я возмутился и, мечась по кабинету в поисках зловредных врагов своих, тыкал в углы кукиши:

— Вот вам! Вот вам! Мудаки нумизматические! Моя душа, мать вашу так, бесценна! Ааа! В рай хотите въехать на чужом х…! Не выйдет, душегубы!

Очевидно, мой столь откровенный и грубый демарш покоробил моих невидимых собеседников, послышался разноголосый гомон, из которого выделялся скрипучий голос:

— Я ему, земному червю, всажу таки демократический кол по самую макушку!..

— Нет-нет, мы должны соблюдать всеобщую межгалактическую декларацию прав человека… — возражал интеллигентный голос.

— Психологически неустойчивый субъект!.. Контингент идет трудный, больной… А пьют что: «Бешеную Мэри»… Бррг…

— Попрошу тишины, — возник новый и велеречивый голос. — Не будем торопиться, коллеги.

— Ну-ну, — проговорил я. — Хотите взять измором? Поглядим, как это у вас выйдет, — и запрокинул голову вверх на массивную люстру, где на бельевой удавке покачивался улыбающийся Ося Трахберг, который неожиданно приоткрыл раковины своих сионистских мигалок. — Пугаете, господа, ну-ну…

— О, Иван Палыч, рад-рад вас видеть, — закехал удавленник. — Как дела?

— Какие дела? Делишки, — огрызнулся. — Что здесь вообще происходит? Какое-то светопреставление?

— Кхм-кхм! Все это, молодой человек, закономерный результат циклического диссонанса волновых колебаний. В эти периоды солнечная активность влияет на людей «кармических», имеющих мощный энергопотенциал…

— Это точно про меня…

— … и умеющих с его помощью влиять на ключевые моменты развития общества.

— Ося, будь проще, — не выдержал я. — Лучше сообщи, кто тебя придушил?

— Господин Лопухин, — сварливо провещал старичок. — Вы нетерпеливы. Это неприятно. Я могу вообще замолчать.

— Черт с тобой, говори, — проговорил в сердцах.

И услышал такую ахинею, что хоть святых выноси. Мне сообщили, что в скором будущем существует высокая вероятность смены руководства страны. И на фоне дисбаланса физических явлений и политической нестабильности четко просматриваются два наиболее вероятных варианта. Первый — приход к власти человека государственного ума и феноменальной работоспособности…

— Ф.И.О., пожалуйста? — вскричал я.

— Вы его знаете, молодой человек.

— Государственный ум и феноменальная работоспособность? Не смешите меня, Ося.

— А под чьим чутким руководством очистили Тверскую и Манеж от говна, а?

— Когда прорвало коллектор и речку Неглинку? — вспомнил я. — Ааа, догадываюсь о ком речь, — и признался, что кандидатура весьма недурственна. — А второй вариант?

И вместо того, чтобы конкретно назвать фамилию имя и отчество претендента на шапку Мономаха, удавленник снова понес фуйню. Мол, в этом человеке воплотится «вождь всех времен и народов товарищ Сталин» да извечная надежда нашего народа на порядок и справедливость.

— Вот народ трогать не надо, — активно запротестовал я. — Он сам по себе, а власть сама по себе. Лучше признавайся, Осип, кто это с «сильной рукой»? Тоже знаю?

— Разумеется. Его все знают.

— Так, — задумался. — Он та-а-акой…

— Какой?

— Эээ… с глазами, как у бешеного таракана. С чубчиком цвета этой самой букаши? Лекции ещё читал, которые никто не слышал, да? И за них получил сумасшедшие гонорарии?

— Я не буду отвечать на эти вопросы, господин Лопухин. Это конфиденциальная информация.

— И не надо. Он-он, лектор общества «Знание-сила», — усмехнулся я. Больше некому. Такого продувного малого во всей Вселенной днем с огнем не сыщешь.

— А он нас вполне устраивает, — громыхнул велеречивый голос. — И хватит диспутировать, олух царя небесного.

— Эй там, наверху! Прикрой пасть, а то я за себя не отвечаю, — взревел я. — Мне терять нечего, выпущу вам кишечки, если они, конечно, имеются.

— Ёхан Палыч, ты сошел с ума, — зашипел Ося Трахберг. — Они из тебя душу…

— Хер им, а не душа моя! — снова заметался по кабинету. — Зачем им моя душа? Зачем? — И остановился от прозрения. — Ааа, понял? Собираете наши души, чтобы Лектору было проще прийти к власти. Лихо-лихо, господа!.. Ха-ха, — и засмеялся легко и свободно. — Не страшен черт, а его малютка, господа. Малютку мы задавим в зародыше, это я вам обещаю и гарантирую.

— Я всегда говорил, что он слишком смышленый, этот папарацци, — с ненавистью проскрипел старческий голос, мне знакомый.

— Но надо что-то делать, коллеги, — молвил строгий голос.

— А пусть сам предложит нам какую-нибудь чужую душу, — задумчиво изрек интеллигентный голос.

— Это как? — насторожился. — Я вам что — Господь Бог, чтобы душами приторговывать, как картошкой.

— Иван Павлович, — заныл в петле Ося Трахберг. — Подпиши документик и будешь жить вечно и счастливо.

— Ну, конечно, дядя Осип. Тебе-то самому как? Весело, чай, парить в вечном полете?

— Кадык жмет, а так можно терпеть, — признался старичок.

— А я не хочу терпеть, — и цапнул со стола авторучку, точнее нож, сработанный под мирный бухгалтерский предмет. — Ишь ты. Небось, кровью надо подписываться?

— Совершенно верно, — раздался интеллигентный голос. — Подпишите, Лопухин. Это так просто. Враги, надеюсь, имеются?

— У кого их нет, — развел руками. — И что из этого следует?

— Подмахнете, юный друг, документ и сообщите нам любую, так сказать, кандидатуру. И никаких проблем. У вас.

— А если не подпишу?

— Это будет печально. И прежде всего для вас, землянин.

— Почему?

— Мы вынуждены будем взять безгрешную душу, — проговорил велеречивый голос. — И ничто нас не остановит.

Я сжал в руке нож, понимая, что услышу на следующий свой вопрос; я знал, что услышу, и тем не менее, спросил:

— И чья это будет душа?

И услышал ожидаемый ответ спокойного, велеречивого голоса из неполноценного мертвого мирка:

— Дочери.

Я услышал это. Я был на удивление безмятежен. И, кажется, безразличен. Я даже подивился своему созерцательному спокойствию. Лишь странный полифонический звук заставил меня встревожиться: никелированная сталь тига от удара моей руки врезалась в лаковую поверхность стола, проникая в живую древесную его ткань. Я закричал от ненависти и беспомощности и… проснулся.

Бог мой, хотел перекреститься, где я и что со мной? И вздохнул с облегчением: мои больные глаза признали родную комнатку, пыльный кактус, скулящего у двери дога Ванечку. А в открытом окне переминалось хмурое утро.

Господи, за что такие кошмары, поднимался с тахты, какой-то запредельный космогонический бред. Нет, пить надо, Ванечка, меньше. Обнаружив чайник под кактусом, заглотил пресной водицы с ошметками ржавого налета, ополоснул опухшее лицо и почувствовал себя в состоянии гравитационного полета в черной дыре антимира. Блядь, Лопухин, матерился, натягивая свитер, когда ты, краснознаменный мудак, прекратишь издеваться над организмом. И потом — проблем выше крыше. И ещё выше. Надеюсь, с Хулио все в порядке? Помню, по-братски прощались у таксомотора, после чего Миха Могилевский толкнул меня в салон, куда я завалился, точно в отхожее место вселенской прорехи… Проклятье, чтобы все так жили, как я там корежился. Как на электрическом стуле в 6000 вольт. Похоже, какая-то иступленная потусторонняя сила пыталась вырвать из меня?.. Что? Не помню… Помню лишь угрозу. Кому? Мне? Нет, не могу припомнить. Пустота в голове и ниже, и только. Надо проветрить себя, как ковер-самолет, провалявшийся несколько столетий на полках ломбарда. Да, и дог Ванечка готов вот-вот выпустить из себя все добро, переработанное за ночь.

— Пошли, засоранец, — вздохнул я, открывая дверь. — Тебе плохо, а мне ещё хуже.

Коммуналка безмятежно дрыхла, как человек в уютной, теплой, блевотной массе, которого устраивает абсолютно все в этой египетской жизни. От мутного света дежурной лампочки хотелось удавиться. На первом попавшем крюке. Я даже непроизвольно поискал глазами металлическую скобу, но, к счастью, не нашел. И отправился на улицу. Жить дальше.